От этих мыслей Саша ещё больше расстроилась. Неизвестность, неизвестность, кругом неизвестность! А ведь если Волконский и впрямь не захочет пересмотра дела – то что в таком случае сдерживает его от того, чтобы послать Александру к чёрту? Медицинское заключение ему не нужно: на что оно сдалось, если этого дела никогда не увидит ни один представитель власти? А сам он видел уже достаточно, чтобы сделать выводы.

"В таком случае его ничто не обязывает мне помогать", – осознала Александра с чувством безграничной тоски. Ничто, не считая такой незначительной мелочи, как собственная честь, но Саша отчего-то была убеждена, что Волконский не из таких. Она ни в коем случае не считала его подлецом или негодяем – но, увы, для таких, как он, люди ниже по происхождению и вовсе не люди, а значит, никаких церемоний не заслуживают.

"Будь я какой-нибудь графиней или княжной, вероятно, он вёл бы себя по-другому", – помечталось ей, а потом она вспомнила про главную причину их вражды – свадьбу Гордеева с Алёной. И расстроилась ещё больше.

О, нет. Он не вёл бы себя иначе.

Похоже, они с самого начала были обречены ненавидеть друг друга.

Правда, при всей её предвзятости, Саша не могла не признать – было в Волконском что-то такое, что отличало его от других. Какое-то благородство в чертах лица, в манерах, взгляде… благородство и что-то ещё, до такой степени неуловимое, что Саша и не знала, как это назвать. Некая внутренняя сила, создающая неизменное ощущение того, что он непременно поступит правильно, просто потому, что по-другому не умеет.

Поняв, что мысли приняли нежелательное направление, Александра велела себе немедленно выбросить из головы всякие глупости и поразмышлять на отвлечённые темы. Например, над тем, как произойдёт завтрашняя встреча с Рихтером, коего она, признаться, уже и не чаяла увидеть, поскольку не питала иллюзий насчёт возвращения домой, в их тихий городок.

Из раздумий её вывел Игнат, остановивший лошадей возле того самого дома из розового кирпича, напротив булочной. Неужели приехали? Александра выглянула в окно и с удивлением обнаружила, что карета остановилась чётко напротив её подъезда, а услужливый кучер не поленился спуститься с козел, чтобы открыть перед нею дверь, как перед настоящей аристократкой.

"Знал бы ты, кто я на самом деле – не церемонился бы так", – обиженно подумала Александра, но за руку его взялась с благодарностью, когда услужливый Игнат помогал ей выйти из кареты. Однако лукавый взгляд кучера не давал ей покоя.

– Что-то не так? – спросила она многозначительно. Игнат тотчас же изобразил смущение, отрицательно покачав головой.

– До дверей проводить?

– Не стоит, – Саша подняла голову и посмотрела на окна своего теперешнего жилища, выходившие как раз на эту сторону улицы. В них горел желтоватый свет, там её уже ждали.

"Ох, и как же я объясню своё столь позднее возвращение?!" – озадачилась Александра, сказав кучеру ещё несколько слов благодарности на прощанье. И, придерживая юбки, нехотя направилась к подъезду. Она не обернулась, убеждённая, что Игнат уедет тотчас, едва ли успев развернуть лошадей, не обернулась, да так и не увидела, что он вовсе никуда и не уехал.

Сначала он немного постоял возле лошадей, делая вид, что поправляет расшатанную упряжь. Та была подправлена и переправлена несколько раз, ещё с вечера! – но на всё это времени ему понадобилось ровно столько, сколько нужно было Сашеньке, чтобы зайти в подъезд. Убедившись, что девушка безопасно добралась до дома, Игнат самодовольно пробубнил что-то неразборчивое в усы, затем, "починив" упряжь, стал медленно забираться на козлы, время от времени стреляя своими хитрыми, всё на свете примечающими глазами налево и направо. Какая-то тень стремительно метнулась в темноту проулка, стоило ему только повернуть голову.

Показалось, или…?

– Кошки, наверное, – с ухмылкой пробормотал Игнат и стремительно взобрался на козлы. И как же это так получилось, что он, такой ловкий и рукастый малый, севший в седло ещё раньше, чем научился ходить, неловко выронил хлыст из своих больших ладоней? Тот упал на мостовую, прямо под лошадиные копыта. Экое невезение!

Хлыст был дорогой, подарок от милейшей Юлии Николаевны на именины, и носил его Игнат исключительно для образа: эта деталь предавала ему определённой значимости и интереса, а на деле любую лошадь он мог уговорить одним лишь словом, иногда резковатым, но всё же до побоев дело не доходило. За хлыстом пришлось слезать.

Игнат выругался, нарочито громко и принялся медленно-медленно спускаться вниз, не в пример тому, как стремительно и изящно забирался он на своё кучерское сиденье. Голова его при этом вертелась, кажется, на все триста шестьдесят градусов, до того пристально он изучал окрестности, но на злополучной тени, нырнувшей в проулок, задержался не долее трёх секунд – та даже ничего и не заметила.

– Точно кошки, – проворчал Игнат себе под нос, страшно чем-то довольный. Подняв хлыст, он поцеловал его, заткнул за пояс и вновь забрался в седло – и на этот раз резво взял с места и погнал обратно, на Басманную. Он уже увидел всё, что нужно.

Александра тем временем поднималась по ступеням с нехорошим предчувствием на душе, отчаянно не представляя, каким образом теперь объяснит своё возвращение на квартиру в полночь вместо полудня.

Но это оказалось ещё не самым страшным из того, что ждало её этим вечером в скромном доме в Марьиной роще. Едва она успела перешагнуть последнюю ступень на свой этаж, как кто-то сзади схватил её за плечи и с силой прижал к стене, зажав рот так, чтобы она не смогла закричать. Но она и так не закричала бы, парализованная ледяным ужасом, потерявшая от неожиданности как голос, так и последние шансы к сопротивлению.