– Ты… шантажировала моего отца? – Мишель не выдержал и рассмеялся в очередной раз, а затем изобразил короткие аплодисменты. – Браво, сестрёнка! Удивительно, что он поддался.

– Он решил, что оставлять меня на Остоженке выйдет себе дороже.

– И был абсолютно прав, учитывая твою удивительную способность видеть и слышать то, что явно не предназначено для твоих глаз и ушей! – добавил Мишель, вновь вернув себе былую ироничность. Саша остановилась и обернулась на него через плечо: ей показалось, что он имел в виду не только тот разговор Гордеева с Воробьёвым, ею случайно подслушанный, но и недавнюю сцену с Ксенией, которую она наблюдала из своего укрытия в шкафу.

Мишель, конечно, не стал уточнять, что именно он хотел этим сказать, и демонстративно открыл перед ней дверь, не забыв так же изысканно и наигранно поклониться, как и она сама прежде. Это заставило Сашеньку невольно улыбнуться – коротким кивком она поблагодарила, как и подобало истинной даме, и вышла из квартиры. Мишель, вопреки её желаниям, всё же последовал за ней.

Карета стояла во дворе, ещё не распряжённая, кучер Игнат ожидал указаний, рассчитывая на то, что они поедут искать либо Дружинина, либо Воробьёва, как и прошлой ночью. Однако, заметив своего хозяина вместе с барышней, да ещё явно не с той, с которой нужно, он понял, что задание предвидится поинтереснее.

Как любопытно! А что же неизменная Ксения Андреевна? Игнат видел, как она приезжала, а вот как уезжала – не видел, отвлёкся на возвращающуюся домой белошвейку Наденьку, что жила на первом этаже. И теперь, наблюдая за таинственной спутницей его превосходительства, Игнат изнемогал от любопытства. Все недалёкие рассуждения были написаны у Игната на лице, и Мишель, изо всех сил стараясь не рассмеяться, изобразил напускную строгость и велел:

– Сделай лицо попроще, Игнат. И вези барышню в Марьину рощу, к Василисе Федоровне, помнишь, где это? Такой высокий четырёхэтажный дом напротив жихаревской булочной, здание из розового кирпича.

– Помню-с, помню-с, ваше превосходительство, как же не помнить-с! – услужливо проговорил Игнат, то и дело постреливая хитрющими глазёнками на премилую спутницу своего хозяина.

"Он явно неправильно истолковал происходящее, чёрт возьми!" – с раздражением подумала Александра. Не дожидаясь совершенно ненужных любезностей от Мишеля, она сама открыла дверь кареты и забралась на сиденье без посторонней помощи, вне себя от ярости и возмущения.

Ну зачем это было нужно?! Неужели она не добралась бы без его участия? Ему-то, конечно, всё равно, а она видела, как смотрел на неё кучер! И что он о ней подумает после такого? Что молодая симпатичная девушка наведывалась в десятом часу вечера к молодому красавцу-князю, исключительно для того, чтобы подарить ему украденное дело об убийстве его матери?

Откинувшись на мягкую спинку сиденья, Александра скрестила руки на груди и недовольно уставилась в пространство перед собой. Волконский, она слышала, сказал кучеру ещё что-то, но слов не разобрала, целиком и полностью охваченная своим негодованием. Потом он подошёл к открытому окну и сказал, вместо "до свиданья":

– Постарайся не опаздывать завтра.

– Не извольте беспокоиться, ваше величество, я никогда не опаздываю! – Саша демонстративно смотрела в сторону, избегая его взгляда, затем коротко улыбнулась и добавила не без ехидства: – Под часами, в половине шестого утра. Завтра. Вокзал – Саратовский, коли вдруг вы не знали.

– Спасибо, я в курсе, – Мишель улыбнулся в ответ и постучал по двери кареты, призывая извозчика трогать. Лошадь взяла с места, а Игнат то и дело оглядывался назад, в надежде услышать что-нибудь интересное из разговора. И каким-то непонятным получилось их прощание – а как же поцелуйчик на дорогу? Или, на худой конец, страстные объятия? Что не говори, а Игнат был слегка раздосадован.

Да и Александра тоже, но только не потому, что Волконский не обнял её на прощанье. Её бесконечно злила и выводила из себя его манера поведения, и даже в том, что он так заботливо одолжил ей карету, она видела очередной намёк, очередную насмешку, очередной вызов. Зачем только согласилась? Выйти бы сейчас, да сбежать! Ну его, этого князя, с его подачками!

Саша даже в окно выглянула, соблазнённая этой затеей, но желание выходить у неё тотчас же отпало – на улице давно стемнело, а газовые фонари, зажжённые исключительно с целью дополнительного освещения, добились скорее противоположного эффекта – тьма от этого казалась более зловещей. И ещё этот туман, набежавший неизвестно откуда, застилающий улицу, точно в каком-нибудь Лондоне! Особой жути этой картине добавляли какие-то люди, то и дело снующие туда-сюда по узким улочкам. Вероятнее всего, это были просто запоздалые прохожие, спешащие домой после затянувшейся рабочей смены, но в туманных сумерках города каждый из них виделся злодеем, с подозрением косящимся на дорогую карету с гербом Волконских, проезжающую мимо. Один из таких людей и вовсе улыбнулся Александре, выглядывающей из окна – эта улыбка напугала её безмерно, и девушка поспешила вновь вернуться на сиденье, а шторку, от греха подальше, занавесить.

"Чего я испугалась? Обычный горожанин, вот и всё", – сказала она себе, искренне стараясь верить в то, что это вовсе не из-за Волконского сердце её всё никак не могло найти себе покоя.

"Хорошо, он был прав. Далеко бы я не ушла, без извозчика, да по такой темноте! Это вам не наша провинциальная глушь, где бандитов отродясь не бывало, это большой город, вторая столица!" – думала она. Старательно думала не о том, о чём просила взволнованная душа.

"Видимо, пришла я всё же не зря, – откинувшись на сиденья, принялась размышлять Саша, теребя в руках косу, что делала исключительно в моменты крайнего волнения. – Он, конечно, невыносим. Боже, да его совершенно невозможно терпеть! Но он моя последняя надежда, единственная сила, способная защитить меня от Гордеева. А у меня недостающая часть дела, без которого вся эта кипа бумажек не имеет никакой силы, в случае, если он захочет огласки… Захочет ли? Гордеев всё-таки его отец. Это же, наверное, непросто! Вот, я, например… как бы ни относилась к матушке, какой бы продажной не считала её, но я всё равно люблю её! Может, против своего разума, но сердцем всё равно люблю, какой бы она ни была. Конечно, Волконский вряд ли способен на любовь к кому-нибудь, кроме себя самого, но всё же… И потом, какой ему смысл топить собственного отца? Любая беда, случившаяся с Иваном Кирилловичем, так или иначе, затронет его самого. Удар по бюджету, несмываемое пятно на репутации, о которой эти князья так заботятся, слухи, сплетни, косые взгляды… Я бы не смогла так жить. А он? Интересно, чего он добивается? Он не верит в вину Гордеева, но если всё-таки выяснится, что это и впрямь Иван Кириллович во всём виноват – как он поступит тогда? Молча стерпит? Или и впрямь убьёт его? Или отдаст под суд? Тут и не знаешь, что хуже!"