Она открыла ему сама, поскольку горничных отпустила ещё с вечера. Андрея Юрьевича не было дома, Ксения оставалась одна в квартире и никак не готовилась к приёму гостей. Облачённая в простое домашнее платье, стоившее, однако, едва ли не дороже, чем выходное, она была невероятно хороша. Светлые тона шли всегда ей, они приятно контрастировали с чёрными волосами, ныне распущенными по худеньким плечам.

Когда-то, ещё совсем недавно, Мишель любил касаться этих волос, вдыхать их запах… Сейчас эти воспоминания не вызывали у него абсолютно никаких чувств, кроме безграничной тоски и… разочарования? Да и было ли оно, разочарование? Он никогда её не любил и осознавал это в течение каждого дня, что они проводили вместе. Зачем он тогда был с ней? Зачем вообще всё это было?

– Надеюсь, ты пришёл извиниться? – не соизволив для начала впустить его, полюбопытствовала Ксения. Она надменно приподняла чёрную бровь и скрестила руки на груди, будто приготовившись слушать оправдательные речи или сожаления.

Беда лишь в том, что Мишель не собирался ничего этого говорить.

– Нет, Ксения. Я пришёл вовсе не за этим.

– Тогда я не желаю тебя слушать! – не дав ему договорить, пылко воскликнула Митрофанова. – Ты вёл себя как… как… ты вёл себя ужасно, Миша! Ты очень сильно обидел меня, и я не желаю продолжать разговор до тех пор, пока ты…

– Тебе всё же придётся меня выслушать, Ксения. Обещаю, я не отниму у тебя много времени.

Он произнёс это до того отстранённым и чужим голосом, что Ксения невольно разволновалась. Мишелю показалось, что она даже побледнела немного. Или воображение разыгралось из-за этой жары? Кто знает. Как бы там ни было, интересничать и тянуть время он не собирался, и мучить её тоже не хотел. Поэтому, прежде позволив себе короткий вздох сожаления, он сказал то, что по совести должен был сказать уже давно:

– Я разрываю нашу помолвку, Ксения, и освобождаю тебя ото всех обязательств передо мной. – Можно подумать, она хоть раз следовала этим обязательствам! Мишель, однако, решил не иронизировать и договорил: – Теперь ты свободна, и вольна делать, что тебе вздумается, и… с кем тебе вздумается.

Побледнев ещё сильнее, Ксения невольно схватилась за сердце и, пошатнувшись, прижалась спиной к распахнутой двери. И тихо, очень и очень тихо, прошептала:

– Что?

– Я думаю, ты меня прекрасно слышала, – Мишель поморщился, решив, что повторять дважды уж точно не станет.

– Ты… но… я же… – запинаясь, Ксения не могла подобрать нужных слов. – Миша, это что, шутка?!

– По-твоему, я бы стал шутить такими вещами? Нет. Я предельно серьёзен.

– Но… но почему?! – вскричала она, но голос её предательски дрогнул и сорвался. Бедняжка, определённо, была близка к истерике, а Мишель, как мы помним, женских слёз не выносил. Невесёлая улыбка появилась на его губах, он еле заметно покачал головой.

– Почему? А ты уверена, что хочешь это обсуждать?

Определённо, да! Она хотела! Жаждала, желала, изнемогала от нетерпения высказаться – о да, сказать этому негодяю всё, что она о нём думала! Да как он посмел?!

Как и большинство людей, Ксения старательно не замечала бревна в собственном глазу, зато старательно примечала каждую соринку в чужом. И не имея ни малейшего намерения вспоминать про своё грехопадение с Авдеевым (и, между прочим, не с ним одним), она с вызовом спросила:

– Это из-за той рыжей девки? Из-за Александры?!

Ох, пошло-поехало… Мишель посмотрел на Ксению с жалостью, с самой настоящей жалостью и попросил:

– Не переваливай с больной головы на здоровую, Ксения. Есть причины куда более серьёзные, и твоё… непостоянство одна из них, – он с трудом подобрал нужное слово, стараясь изо всех сил, чтобы не оскорбить её. Прозвучало всё равно грубо, Ксения воинственно вскинула голову и недобро сощурила глаза.

– Моё непостоянство?! Моё?! Да посмотрел бы на себя, Волконский! Низко же ты пал! И ладно бы ещё кто-то поприличнее! Это я ещё, может, и поняла бы! Но чтобы спутаться с авдеевской шлюхой… Не ожидала от тебя такого!

– А вот кто из вас двоих его шлюха – это ещё вопрос, – справедливости ради заметил Мишель, за что тотчас получил пощёчину. Ксения никому не позволяла себя оскорблять. Впрочем, оскорблять или озвучивать очевидные истины?

– Не смей, – сквозь зубы процедила она. – Ты… ты… да как ты можешь, Миша?!

Упрёки и обвинения никоим образом не повлияли на его совесть и не заставили Мишеля устыдиться. Тогда Ксения решила использовать другую тактику – упав на колени, она спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Получилось всё равно театрально, несмотря на то, что слёзы эти были вовсе не лживыми – о да, она действительно плакала от отчаяния и обиды! Такого с ней не случалось последние лет десять. Она даже на похоронах матери не плакала, держалась из последних сил, а сейчас?! Рыдала, как девчонка – брошенная, ненужная девчонка. Да ещё и у него на глазах!