Однажды дверь открылось, и в камеру к Рафаилу Петровичу втолкнули Ваню Земнухова, которого он знал до войны, потому что они были соседями. Но теперь Рафаил Васильевич не сразу узнал Ваню: так страшно он был избит: всё лицо превратилось в кровавую рану и потемнело; а под разодранной окровавленной рубашкой было видно такое же тело…

— Ваня, что ж они с тобой сделали, изверги! — в сердцах воскликнул Рафаил Васильевич, и голос его вновь стал сильным — он дрожал от негодования.

Ваня Земнухов достал и кармашка футляр, а из футляра очки, которые сумел сохранить, потому что без них практически ничего не видел. Но вот надел очки, и смог улыбнуться разбитыми своими губами. И сказал Ваня:

— Здравствуйте, Рафаил Петрович. Вот уж не думал встретить вас в таком месте. Ну, ничего. Вы, главное не волнуйтесь. Знайте, наши войска врагов побивают, и сюда приближаются. Нас обязательно освободят; а вы уж точно — хорошую и славную жизнь проживёте…

По коридору пронёсся вопль Соликовского:

— Третьякевича давай!!

Плечи Вани едва заметно дрогнули; он прошептал жалостливо:

— Опять Витю…

Через некоторое время страшные, нечеловеческие вопли истязуемого вырвались из застенка и из тюрьмы; взметнулись в ледяные небеса…

Рафаил Васильевич побледнел, перекрестился и прошептал:

— Что ж эти нелюди делают…

Ваня Земнухов, который опустил было голову, вновь поднял её, и распрямил сколько мог свои сутуловатые плечи. Привычные движением хотел он поправить свои непокорные, длинные волосы, но это невозможно было сделать, потому что в них запеклась кровь.

И Ваня сказал:

— Никто нас не сломит. Мы — сильнее их, и правда на нашей стороне. Так чего же тогда тосковать? Все когда-нибудь встретимся, и будет нам хорошо. Знаете, как прекрасно творчество? Каждый человек должен творить, потому что каждый из нас от рождения — творец. И нет плохих людей, есть только забывшие о своём предназначении. Я не так много успел создать, но в душе своей чувствую, что ещё многое-многое могу создать. Так и зреют образы романов, поэм, драматических произведений… А у вас, Рафаил Васильевич, какое любимое время года?

— Осень, пожалуй, — ответил Рафаил Васильевич, и вздрогнул — новый страшный вопль наполнил душный воздух, и никак не хотел умолкать.

— О, я очень люблю осень, — улыбнулся Ваня. — И наш великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин тоже любил осень; именно осенью он чувствовал особое творческое вдохновение. Вспомните, как замечательно описывал это время года в «Евгении Онегине»! А Болдинская осень из его личной жизни — сколько бессмертных творений создал Он под шелест падающих, нарядных листьев; в чистой свежести дубрав златистых да багряных… А хотите я вам стихи Пушкина про осень продекламирую?

— Конечно, Ваня. А ещё лучше, если уж тебе не сложно, расскажи что-нибудь из своих стихов.

— Что же, тогда начну со своего стихотворения про осень.

И вот Ваня начал декламировать своё стихотворение. Голос его был очень мелодичным и вдохновенным:

И Ваня улыбнулся очень тёплой, доброй улыбкой. А по впалой щеке Рафаила Васильевича покатилась слеза. Он прошептал:

— Как же эти изверги могли к тебе прикоснуться?

— Что вы печалитесь Рафаил Васильевич? Ведь жизнь, по сути своей, прекрасна. Кстати, и весна замечательна! Я даже сочинил песню про весну. Петь её не стану, но прочитаю:

Но Ваня не успел дочитать это стихотворение, потому что тут дверь распахнулась, и в камеру ворвались гогоча, и матерясь, пьяные полицаи. На пороге стоял, покачиваясь, пьяный Захаров. Он заорал:

— Ну, Земнухов, чего расселся?! Стишки читаешь?! Ну, сейчас и нам почитаешь! А-ха-ха!! На выход! Не будет тебе покоя!

Ваня успел снять очки, положить их в футляр, и передать Рафаилу Васильевичу, — он сказал вежливым, спокойным голосом:

— Рафаил Васильевич, вы подержите их, а как вернусь, мы продолжим нашу беседу о литературе и творчестве.

Ваню вывели из камеры.

Рафаил Васильевич остался в одиночестве. Некоторое время он просто сидел, и пытался не забыть Ванины стихи…

Вдруг с тюремного двора раздались звуки ударов и хохот полицаев. Тогда Рафаил Васильевич, хватаясь руками за неровную стену, поднялся, и медленно проковылял к окну. Всё-таки тяжело было двигать своим избитым, давно лишённым пищи телом.

Ему пришлось приподняться на мыски, и тогда, выглянув за решётку и за грязное стекло, он увидел, что в тюремном дворе пьяные полицаи избивают Ваню Земнухова. На Ване была только его окровавленная разодранная рубашка, и окровавленные штаны. Полицаи размахивались, и со всех сил били своими тяжёлыми кулаками ему в лицо или в грудь; когда он падал в снег, то рывком поднимали его, и снова начинали бить. А иногда не поднимали, и били ногами. Вокруг них бегал, хохоча и сам время от времени нанося удары, пьяный, безумный Захаров — ему было очень весело, он даже взвизгивал от восторга…