В один из приходов французский командир восторженно рассказывал о входе адмирала Рожественского со своей эскадрой.

По его словам, это была величественная картина… стройность маневрирования, одновременность выполнения сигналов — вот чего добился Адмирал за время перехода».

Так что лейтенант Вырубов никак не преувеличивает достижения родной эскадры.

И вот такие крайне важные факты, свидетельствующие об адмирале Рожественском как о выдающемся Командующем эскадрой, прекрасном артиллеристе и флотоводце, никто из ссылающихся на Вырубова не приводит. Предпочитают тиражировать мнение обиженного выговором лейтенанта, что его Адмиралу как флотоводцу «грош цена». Это уже из следующего письма Вырубова — от 5 февраля, первого письма после прихода на Мадагаскар отряда Добротворского. Но письмо это интересно, естественно, не мнением этим, а следующими строками:

«Относительно его [Рожественского] предварительной деятельности могу сообщить, что мне доподлинно известно: только благодаря ему мы не приобрели эскадру ни более ни менее как из шести первоклассных броненосных крейсеров, в том числе “Ниссин” и “Кассуга”»{193}.

Как видим, число новейших броненосных крейсеров, которыми не захотел укрепить свою и без того мощную эскадру адмирал Рожественский, возросло с двух до шести. Не купленные зловредным адмиралом крейсера плодятся, как кролики. Но, что характерно, разговор об этом возник после прихода отряда Добротворского.

Не зря ждали!

Все любили и уважали…

И слухи эти пошли отнюдь не от рядовых моряков или молодых офицеров отряда. Есть много свидетельств, что и среди прибывших команд и офицеров Адмирал был в большом авторитете. У многих этот авторитет сохранился даже после Цусимы. Например, вахтенный офицер «Олега» мичман Борис Карлович Шуберт в своих воспоминаниях, посвященных им «с глубоким уважением» «Зиновию Петровичу Рождественскому, своему бывшему командиру и учителю», так описывает свои «мадагаскарские впечатления».

«1 февраля в 8 часов утра на горизонте показались туманные очертания гористого берега Мадагаскара — до островов было миль сорок. Около 10 часов со стороны острова появилась масса дымов, по приближении к которым мы обнаружили нашу эскадру, шедшую в строе фронта нам навстречу: адмирал делал эволюции. Еще несколько времени, и мы разобрали сигнал, поднятый на “Суворове”: “Олег”, вступить за “Алмазом”, остальным судам отряда также были указаны места в общем строе. Вслед за тем эволюции продолжались до часу дня.

Это присоединение к эскадре — один из счастливейших моментов в моей жизни. Сколько всяких догадок, разноречивых слухов ходило про эскадру Рожественского, особенно после инцидента у Доггер-банки, сколько раз мне приходилось быть свидетелем унижения русского имени во время похода на “Смоленске”, сколько пережито тревоги, что мы не догоним Рожественского во время томительного перехода на Мадагаскар, и наконец, — вот она, эта эскадра, целая и невредимая, совершившая так поразительно удачно длинный переход!

Эволюции, в общем, делались стройно, но лучше всех были четыре однотипных броненосца, составляющие 1-й броненосный отряд эскадры, предмет особых забот Адмирала, — ими нельзя не залюбоваться. Конечно, “Олегу”, не имеющему еще навыка в маневрировании, Адмирал несколько раз выражал свое неудовольствие.

Но вот “Суворов” повернул ко входу в Носси-Бе, эволюции были окончены. Мы стали на якорь одними из первых; на судах, проходивших теперь мимо нас, играла музыка, раздавались крики ура, приветствия — на душе становилось так радостно и весело: сомнений как не бывало. Верилось в будущее, в возможность успеха».

И дальше об Адмирале.

«Рожественский всегда был моим любимым адмиралом современного нашего флота. Много я слыхал о его энергии, строгости, подчас суровости — знал, что это человек большого ума и железной воли, но вместе с тем о нем говорили как о человеке в высшей степени справедливом и благородном, джентльмене до мозга костей. И я убедился в последнем сам, встретившись с ним в обществе.

…Когда на другой день нашего прихода в Носси-Бе Рожественский посетил “Олег”, мы воочию убедились, что ему стоило привести сюда эскадру в целости, не потеряв по дороге ни одного миноносца. Худой, желтый, с ввалившимися глазами, предстал перед нами этот человек, еще год тому назад прекрасно выглядевший и далеко не старый. Но блеск его глаз, голос полный решимости и обаяние его внешности, оставшись прежними, производили теперь еще большее впечатление, чем когда-либо.

…У нас на “Олеге”, где кают-компания слилась в единую тесную семью, никогда не подымалось ропота на тяжесть службы, и мне ни разу не приходилось слышать малодушного голоса, высказывающегося за возвращение в Россию или осуждавшего распоряжения Командующего. Последнего все любили и уважали, и общее желание было, чтобы хватило у него сил довести дело до конца, так как кроме Рожественского мы не считали никого из прочих русских адмиралов способным совершить этот подвиг…