Шрифт:
Оптические прицелы были выданы перед самым уходом: с ними знакомились, их испытывали уже в пути.
Дальномеры Барра и Струда английской работы начинали фатально врать, как только расстояние выходило за пределы средних боевых дистанций, то есть за 30–40 кабельт., именно на тех дистанциях 50–60 кабельт., на которых велся бой японцами. Отпущенные на эскадру дальномеры Барра и Струда на расстояниях выше 40 кабельт. давали от 15–25% ошибок в своих показаниях…»
Отношение иностранцев. Особенно англичан
«Отношение англичан и вообще иностранцев к эскадре было прямо враждебное…
Придя в Камранг, мы от поставщика-француза узнали, что за два дня до нас бухту посетили два японских крейсера (avisos legers), вероятно, устраивали береговые сигнальные станции: как только приходила эскадра в какую-нибудь бухту, на склонах гор, обращенных к морю, зажигались костры, форма которых и место менялись довольно быстро и в один и тот же вечер. На них с моря из-за горизонта часто отвечали, водя лучами прожекторов, что особенно часто начало проявляться в Ван-Фонге, где в крейсерстве у входа в бухту с дежурных “Дмитрия Донского” и “Риона” 19 апреля ясно были видны не только отблески на небе, но и самые прожекторные лучи с моря, причем менялись и фигуры огней на берегу.
(“Пошли морзой” [т.е. по Морзе семафорить], — говорили на это сигнальщики.) Спрошенный об этом поставщик, опасаясь мести туземцев, успокоил, что это пугают тигров…
Однако позднее, будучи отправлены 25 апреля с депешами в Сайгон (St. Jacques), мы увидели, что в бухтах, где мы стояли ранее (Камранг), с нашим уходом исчезли и тигры — по крайней мере, там, идя ночью, мы костров не видели. Зато на обратном пути (эскадра без нас перешла в Куа-бе) и в Ван-Фонге не видели уже огней “от тигров”, а только на мыске три огня в форме треугольника при входе в Куабе, куда мы пошли уже, когда рассвело, и где застали давно ожидаемую 3-ю эскадру Небогатова.
Еще ночью я, смеясь, сказал штурману
— Вот треугольник острием книзу — уж не значит ли это, что здесь на якоре 3-я эскадра?
Так и оказалось.
Одновременно с тем у всех малайцев появились фальшивые русские кредитки в столь большом числе, что за 1 руб. 40 коп. серебром давали 2 руб. бумажками; за 5 руб. золотом — 6 руб. и даже 7 руб. бумажками. Всю команду охватила жадность — бросились менять серебро и золотые на кредитки, вследствие чего многие поплатились, и вышел приказ по эскадре не принимать от малайцев русских кредиток в размен или сдачу, а серебром.
При уходе из одного из портов, чуть ли не Камранга, был французский адмирал, пришедший из Сайгона на крейсере. Только что эскадра вышла, как на беспроводном телеграфе (у нас минного офицера не было, и вся минная часть причислена была к артиллерии на “Рионе”) получается телеграмма:
“Escadre russe sortant Kamranh…” [215] и ряд непонятных знаков.
Если Адмирал и знал, что в Сайгоне ждут нашего ухода из Камранга — по приказу из Франции, то, зная также и о близости японцев, с его стороны давать первую половину не шифром, а общею фразой было крайне бестактно, если не сказать хуже.
215
«Русская эскадра покинула Камранг…» (фр.).
Хотя возможно, что в его голову сыграл какой-нибудь телеграф, спрятанный в чаще на одной из окрестных вершин: был же пойман японец в рыбачьей фуне совсем не в рыбачьем костюме, а в пиджаке, который бросился с поймавшего его катера за борт (сторожевой катер с “Бородино” с лейтенантом Матковским) и, нырнув, скрылся: ночь была безлунная. Остались кое-какие его вещи и записная книжка…»
Стрельба эскадры
«Часто слышны в печати упреки Адмиралу (под этим именем все подразумевали Рожественского, других в разговоре офицеры звали прямо по фамилии) в том, что эскадра мало была “натаскана” в стрельбе; при этом все решительно забывают главного виновника, после войны столь щедро награжденного за “труды, понесенные по обстоятельствам военного времени”, — наш дорогой, только в смысле своего громадного бюджета — порт — этот кошмар для каждого строевого моряка, независимо от специальности».
Порт — кошмар для строевого моряка. Но почему?
Прервем здесь лейтенанта Берендса и поясним читателю, что подразумевалось под понятием «порт» в описываемое время и почему с такой неприязнью поминают этот «порт» и Берендс, и Семенов, да и вообще все строевые моряки.
Дело в том, что военно-морские базы в России назывались портами. И командиры этих портов в том или ином адмиральском чине были до окончания японской войны полновластными хозяевами над всей флотской инфраструктурой, от их прихоти полностью зависели командиры не только приходящих в порт кораблей, но и эскадр. Иногда под словом «порт» и понимали, как в данном случае, всю эту инфраструктуру.
То есть слово «порт» служило эвфемизмом для обозначения Морского Ведомства и порядков в нем, являясь формой скрытой критики самого высокого руководства флота.
Это совершенно ненормальное и нетерпимое положение, когда «берег» полновластно командовал «морем», столь естественное для периода руководства русским флотом последнего Генерал-Адмирала, было также одной из причин гибели флота в русско-японской войне. Изменено оно было одновременно с введением Морского Генерального Штаба, в проекте которого изначально предусматривалось, что командиры порта отныне подчиняются Начальникам морских сил, то есть Командующим флотами.