Стихотворения и поэмы
вернуться

Исаакян Аветик Саакович
Шрифт:

2. «Я к Заро на рассвете пришел…»

Перевод А. Ахматовой

Я к Заро на рассвете пришел, У порога любимой стою. Двери заперты крепко, Заро На мольбу безответна мою. Но за дверью ягнята ее Откликаются, плачем звеня. Иль понятно им горе мое И, быть может, им жалко меня? Ей скажите, чтоб дверь отперла, Сжал мне сердце мучительный страх. Этой ночью мне снилась Заро В безутешной печали, в слезах.

3 «Мне озеро привиделось во сне..»

Перевод А. Ахматовой

Мне озеро привиделось во сне, Сверкающее золотой волной, И милая моя, и рядом с ней — Красавец юный в лодке золотой. У милой на груди цветы полей, Лишь розы нет — счастливцу отдана. Мои сомненья, ветерок, развей, Скажи, что мне любимая верна. Но юноша жемчужин светлых нить На шею милой весело надел… О нежный ветерок, не может быть, Чтоб он ее душою овладел! В его объятиях любовь моя, И поцелуев лепет над водой… На берегу мертвец, и это я, И только ива плачет надо мной.

4. «Буду жертвой твоей, только дверь мне открой…»

Перевод А. Ахматовой

Буду жертвой твоей, только дверь мне открой, Перед домом твоим я, задумчив, стою, Пусть сиянье твое заблестит предо мной, Черен мир над поникшей моей головой. Ты сожгла мое сердце огнями очей — Дай хоть каплю воды истомленным устам, Ты изранила сердце мечами бровей,— Дай лекарство для раны жестокой моей. На вершинах для тучи приветливый дом И пещера скалистая — ветра приют, Но куда же деваться мне в горе таком, Дверь открой, я умру на пороге твоем.

5. «Из сердца моего ты унесла…»

Перевод А. Ахматовой

Из сердца моего ты унесла Свою любовь, и рана в нем зияет… Безжалостная, навсегда ушла,— Теперь меня ничто не исцеляет. Зачем не вырыла могилу ты, Как эта рана, темной и глубокой И прах мой не зарыла у воды Озерной, под чинарою высокой? В могиле тесной, черной, словно ночь, Похоронив меня, ушла бы прочь…

Последняя песнь

Перевод Т. Спендиаровой

Где жизнь есть, там и горе есть, И снадобье от горя есть, — Моих же бед не перечесть, Я в черный день рожден на свет. Где яр есть, там и радость есть, Приют в любимом сердце есть, — Моим же грезам не расцвесть, Моей любви приюта нет. Заря согрела наш порог: «Открой мне дверь, голубка-мать, Твой сын от горя изнемог, Ах, поспеши его обнять!» 1895–1917 Манташ

290. Абул Ала Маари

Касыда в 7 сурах

Перевод В. Брюсова

Вступление

Абул Ала Маари, Поэт знаменитый Багдада, Прожил три раза десять лет в великолепном граде калифов, Прожил в усладах и в славе; У вельмож и богатых садился за стол, С учеными и с мудрецами вступал в разговор, Друзей любил и изведал, В землях разных народов бывал; смотря, наблюдал и людей и законы, — И его проницательный дух постиг человека, постиг и глубоко возненавидел. И так как он не имел ни жены, ни детей, Нищим он роздал богатство, Собрал караван из верблюдов, взял несколько старых, испытанных слуг, Взял припасы в дорогу и ночью, когда Под сладострастные шелесты пальм в сон погрузился Багдад на берегах, кипарисами убранных, Тигра, Тайно из города вышел.

Сура 1

И караван Абул Алы, как ручей, что, журча, бежит средь песков, В дремотной ночи неспешно шагал, со звяканьем нежным больших бубенцов. Размеренным шагом путь совершал ночной караван, виясь как змея, И звон сладкозвучный лился, затоплял погруженные в сон немые поля. Облелеянный негой, в дремоте Багдад был истомой объят райски-пламенных грез, В гелистанах газели пел соловей: песни сладкие страсти пел сладко до слез. Водометы смеялись, роняя вокруг адамантовый смех, ясный смех без конца; Благовонных лобзаний лился фимиам от кристальных киосков в преддверьях дворца. Ароматом гвоздики рассказывал ветр сказки древних времен, сказки Шехерезад; Кипарисы и пальмы в изнеженном сне у старой дороги качались в ряд. И караван, виясь как змея, назад не глядел, звенел дальше во мглу, Неизведанный путь неисчетностью чар манил и ласкал Абул Алу. И другой караван — бриллиантовых звезд — свой путь совершал по небесным путям, И торжественно-ясный, божественный звон звенел в беспредельных просторах и там. Был полон весь мир, очарован во сне беспредельным напевом, перезвоном с небес, И душой ненасытной Абул Маари неумолчным внимал перезвонам с небес. «Иди, всё иди ты, мой караван! шагай всё вперед, остановок нам нет!» Так в душе сам с собой говорил с тоской Абул Маари, великий поэт. «В пустыню веди, к безлюдным краям, свободным, святым, в изумрудную даль, К солнцу стремись, торопись! будет мне в сердце солнца спалить свое сердце не жаль! Вам „прости“ не скажу я, могила отца, материнская люлька под кровлей родной, С былым мое сердце в ссоре навек: с тобой, отчий дом! память детства, с тобой! Когда-то любил я сердечно друзей, и далеких и близких, не всех ли людей, Но стала любовь ядовитой змеей и огненной мучит отравой своей! Я всё ненавижу, что прежде любил, что в душах людских мой взор подсмотрел: Тысячу зол я в людях обрел — отвратных и черных, позорных дел! Но тысячу первым гнушаюсь я злом — лицемерием гнусным, что хуже всех зол, Я бегу от него, ибо красит оно человеческий лик в святой ореол. Язык человека! души его ад в покров убираешь ты, в сотню прикрас, В лазурный намет, в поцелуй, в аромат, — но правдивое слово сказал ли хоть раз? Язык человека! Отравленный дрот! Мед струя, ты мне сердце пробил, как стрела. В сердце умерло небо любви и надежд, и, как солнце заходит, в нем вера зашла. В пустыню иди ты, мой караван! в безлюдный, и в дикий, и в знойный край! Под грозной стеной медно-рыжих скал там сделай привал, меж зверей отдыхай! Где гнезда ехидн, разобью свой шатер! разобью свой шатер, где спит скорпион! Вдали от людей будет в тысячу раз безопасней, покойней, прекрасней мой сон! Безопасней, чем в дни, когда я преклонял главу утомленно другу на грудь, Ах, другу на грудь, под которой всегда разверстая бездна готова сглотнуть. Доколе Синая седую главу суровое солнце будет палить И желтые груды в пустыне нагой, как волны морей, волноваться и бить, — Я не захочу увидеть людей, друзей былых и кровных родных, Я не захочу услышать о них, об их делах, ничтожных и злых!» В последний раз Абул Маари, обратясь, на Багдад уснувший взглянул, Свой морщинистый лоб с отвращеньем отвел и к шее верблюда любовно прильнул, Со сладостной лаской поэт целовал горячим лобзаньем верблюда в глаза, И одна за другой палящей росой по ресницам поэта стекала слеза. Со звяканьем нежным, качаясь в песках, спокойно, размерно шагал караван, По пустыне вперед совершал свой поход к голубым берегам неизведанных стран.