Сегодняшнее полное, глубокое, непобдимое равнодушіе, которое удивлялось прежней любви, постепенно таяло, переходя во что-то въ род жалости, относившейся не къ Фаустин только, но къ самому Мишелю и ко всмъ бднымъ смертнымъ, мужчинамъ или женщинамъ, проходящимъ такъ быстро и длающимъ въ такой короткой жизни чудеса, испытывая столько превращеній и такъ много страдая. Мысль о роковой неизбжности этихъ превращеній и относительной суетности этихъ страданій вызвала въ Мишел чувство грусти, которое примшалось къ его радости и слилось съ ней, но не нарушало ее. И можетъ быть, въ конц концовъ, эта очень тонкая меланхолическая грусть, проистекавшая отъ знанія жизни, себя самого, вещей и обстоятельствъ, могла считаться въ числ нравственныхъ злементовъ, длающихъ изъ его новой любви чувство настолько же отличное отъ его первой любви, насколько человкъ, какимъ онъ сталъ, отличался отъ человка, какимъ онъ былъ. Это была въ сущности боле серьезная любовь, хотя и упоенная горячей страстью, любовь боле нжная, можетъ быть, и боле благодетельная.

Но это также была, это, главнымъ образомъ, была „любовь“! И мало-по-малу волненіе заполняло сердце, умъ Мишеля, заглушая въ немъ всякое воспоминаніе, парализуя всякое усиліе анализа, по мр того какъ показывались наивныя колоколенки и покровъ изъ плюща „Зеленой Гробницы“, по мр того какъ каждый шагъ молодого человка приближалъ его къ мсту паломничества, куда привела его милая фантазія любящей Сюзанны. И что ему было до прошлаго, до будущаго, разъ она была здсь, любящая, ставшая наконецъ „его Сюзанной“ разъ она его ждала, сейчасъ появится!

Ему казалось, что онъ ее уже видитъ, съ растрепанными волосами, съ розовыми щеками, одтую въ то платье, въ которомъ она была наканун, которое онъ такъ хорошо запомнилъ, которое отнын останется связаннымъ съ воспоминаніемъ того мгновенія, когда, войдя въ первый разъ въ квартиру на улицу Божонъ, она внесла туда счастье, — платье изъ мягкаго сукна, очень темное, съ свтлыми рюшками вокругъ воротника…

Онъ видлъ ея улыбку, радостную, растроганную, онъ слышалъ ея ласковый, еще немного дтскій въ нкоторыхъ переходахъ, голосъ. Онъ видлъ ее такой, какъ наканун, смлой и такой застенчивой вмст съ тмъ… Она была здсь, совсмъ близко; она была здсь.

Треморъ вошелъ; въ дверяхъ онъ видлъ спящій силуэтъ рыцаря. Все было очень спокойно и безмолвно вокругъ этого спящаго каменнаго рыцаря. А Сюзанна?

Тонкая и легкая фигура бросилась изъ глубины часовни, и Треморъ испыталъ сначала немного ребяческое разочарованіе, неожиданно увидавъ — какъ шесть мсяцевъ назадъ, — маленькую велосипедистку въ мальчишескомъ костюм, представшую передъ нимъ, въ одинъ весенній вечеръ подъ голубымъ сіяніемъ готическаго церковнаго окна.

Не ее ожидалъ онъ. О! нтъ, совсмъ не ее! Онъ это очень живо почувствовалъ, но постарался побороть первое впечатлніе, которое при томъ ему казалось немного смшнымъ; и онъ улыбнулся… можетъ быть эта улыбка была также отвтомъ на другую улыбку, ту, которая показалась изъ тни, вмст съ злополучнымъ костюмомъ спорта.

— Ахъ! наконецъ-то вы!

Она протянула об руки, и обезоруженный, Треморъ взялъ ихъ и поцловалъ одну за другой.

Она еще улыбалась, съ сіяющими глазами, очень женственно-красивая, и Мишель смотрлъ на нее, забывая все, кром нея!

— Пожалуйте, господинъ ученый, — сказала она, взявъ въ свою очередь руку молодого человка, — потрудитесь разобрать очень древнюю и несомннно представляющую историческій интересъ надпись.

Она провела Мишеля вглубь часовни и среди многочисленныхъ написанныхъ на стн женскихъ именъ, дань легенд, она ему шаловливо указала на одно, которое было единственнымъ въ своемъ род, по крайней мр по своей чужестранной форм, имя очень короткое: „Сюзи“. Эти четыре буквы были т, что начертала нкогда маленькая велосипедистка при свт фонаря, между тмъ какъ Мишель, равнодушный къ тому, что длала его молодая спутница, занятый воспоминаніями, стоялъ на порог двери и грустно смотрлъ на падавшій дождь.

— Мишель, — спросила миссъ Севернъ, повторяя съ легкимъ волненіемъ въ своемъ смющемся голос слова легенды: — „Есть ли боле нжное имя?“

Треморъ покачалъ головой.

— Нтъ, моя дорогая Сюзи, для меня нтъ, — сказалъ онъ мягко, — я не знаю боле нжнаго имени.

Сюзанна смотрла на него съ безпокойнымъ вниманіемъ.

— Даже не имя Аллиссъ?

— Даже.

Она продолжала съ невольнымъ удареніемъ:

— Даже не имя… Фаустины?

— Даже не это. О! клянусь вамъ!

— Вы помните, — продолжала Сюзи боле весело, — я нашла, что вы похожи на рыцаря, я это и теперь нахожу.

— Да, конечно, я помню.

— А вы помните, что говорить легенда, которую вы мн разсказывали? Одно только имя боле нежное, чмъ имя Аллисъ, должно было вернуть покой бдному рыцарю. Можетъ онъ мирно спать, Мишель?

Мишель улыбался совсмъ помолодвшей улыбкой.

— Легенда говорила еще другое, отъ чего крестьянскія двушки боялись вписать свои имена въ часовн. Она говорила, что очень влюбленный въ ту, которая его спасетъ, рыцарь не позволитъ ей имть другого супруга, кром него… Вы правы, моя Занна, рыцарь и я, мы немного похожи другъ на друга.

— Вы очень схожи другъ съ другомъ, что касается ревности… Сознайтесь!

Но она не дала Мишелю времени сознаться:

— Что вы ей писали въ вашемъ письм, этой негодной графин! — воскликнула она, снова охваченная подозрніемъ.

Треморъ не могъ удержаться отъ смха при этомъ неожиданномъ вопрос.

— Я ей писалъ, что моя невста только что была очень больна, что одинъ моментъ я боялся ее потерять и что еще слишкомъ обезпокоенъ, чтобы ее оставить даже хотя бы на одинъ день.

— О! Майкъ, это было совсмъ неправда! но какъ вы мило поступили, написавъ это! Я ненавижу эту женщину!