Шантеплёр Гюи
Шрифт:
— Разв я знаю? По причин, которой не знаю ни я, ни ты и которая вызвала этотъ странный отъздъ. Что ты сдлаешь, если она не напишетъ?
— Я выжду два дня, самое большое три дня, затмъ я ей напишу; я ей скажу, что я разоренъ и что я возвращаю ей ея слово… вотъ что я сдлаю. Но раньше я не предприму никакого шага, я это твердо ршилъ и никто не поколеблетъ моего ршенія.
Мишель говорилъ теперь такимъ ршительнымъ тономъ, что Даранъ не настаивалъ.
Пожавъ слегка плечами, онъ поднялся и протянулъ руку своему другу.
— Доброй ночи, старина, — сказалъ онъ, — теб нужно теперь немного отдыха и спокойствия; до завтра, къ позду въ 7 часовъ.
Какъ только Даранъ вернулся къ себ, онъ взялъ записную книжку и записалъ въ ней адресъ. Это былъ тотъ, который въ простот своей увренно указала ему г-жа Фовель: М-ль Жемье, улица Сенъ-Перъ, 35.
VII.
Сюзанна не писала. Какъ и Мишель, она ждала.
На третій день посл своего отъзда изъ Кастельфлора, находясь все время подъ властью той же самой мысли, повторяя себ, что все кончено, что ни Мишель, ни Колетта не безпокоятся о ней, упрекая себя въ то же время, что она дйствовала слишкомъ поспшно, смясь надъ собой за грустный результатъ испытанія, тщетность котораго она чувствовала, она приходила въ отчаяніе отъ равнодушія своего жениха, раньше даже чмъ она могла быть уврена, что Мишель знаетъ объ ея выходк.
Посл завтрака она удалилась въ гостиную м-ль Жемье, пустую въ этотъ часъ дня, и пробовала шить, чтобы занять свой возбужденный умъ и свои руки, когда ей доложили объ Альберт Даран. Тогда, вн себя отъ ужаса, она сорвалась съ своего мста; въ одну секунду всевозможныя несчастья, болзни, боле или мене правдоподобныя событія, которыя могли сдлать изъ Мишеля, оставленнаго ею нсколько дней тому назадъ здоровымъ, раненаго, умирающаго или еще худшее, промелькнули у нея въ голов, и она стремительно бросилась навстрчу входившему гостю, въ силахъ только выговорить одно слово: „Мишель…“
— Мишель здоровъ, — живо отвтилъ Даранъ, — какъ онъ, такъ и вс, кого вы любите.
— Мишель васъ прислалъ? — спросила еще молодая двушка.
— Нтъ, милая барышня, я позволилъ себ придти самъ по собственному побужденію, простите же мн мою смлость.
Совершенно блдная, судорожно прижимая къ тяжело дышавшей груди руку, миссъ Севернъ указала Дарану на стулъ.
— Я должна просить у васъ извиненія, сударь, — сказала она, — такъ какъ я васъ принимаю въ такомъ странномъ состояніи… но я чувствую себя такой одинокой, такой покинутой въ продолженіе двухъ дней…
Еще не прошло двухъ дней, но время показалось ей очень длиннымъ!
— Въ продолженіе двухъ дней я ни отъ кого не имю извстій, никто обо мн не вспомнилъ…
Это общее выраженіе „никто“ могло быть переведено именемъ „Мишель“.
— Но, милая барышня, — возразилъ очень почтительно Даранъ, — не заявили ли вы, когда вы узжали… немного внезапно, что вы напишете? Такъ, по крайней мр, г-жа Фовель сказала Мишелю, котораго я сопровождалъ въ Кастельфлоръ.
— Въ Кастельфлоръ?
— Въ Кастельфлоръ, третьяго дня вечеромъ, милая барышня. Впрочемъ, можетъ быть, вы писали?
— Нтъ, — заявила миссъ Севернъ коротко, — я не писала.
И ей явилась мысль: почему счастливый случай, почему Провидніе не допустило ее встртить Мишеля раньше, чмъ она могла привести въ исполненіе свой несчастный планъ? Но позда, уносившіе ее и его въ противоположномъ направленiи, повстрчались на какой-нибудь промежуточной станціи въ тотъ грустный день… И ни онъ, ни она не знали ничего объ этомъ.
Даранъ не отвчалъ. Молодая двушка колебалась только минуту.
— Я не написала, — продолжала она, — потому что не хотла писать. О! я знаю, я часто хвасталась, что я уравновшенная, благоразумная… но самыя благоразумныя имютъ также свои часы безразсудства… Я представляла себ, Богъ знаетъ что… я…
Она остановилась; ея губы дрожали, казалось, что она расплачется. Даранъ только вопросительно смотрлъ на нее. Онъ не чувствовалъ себя вправ, несмотря на свои добрыя намренія преданнаго друга, разспрашивать боле подробно. Но посл долгихъ часовъ томленія, когда такъ напряженно приходилось сдерживать себя, жажда откровенности, искреннихъ словъ мучила Сюзанну.
— М-ль Жемье мн не писала, м-ль Жемье меня не звала, — продолжала она съ лихорадочною живостью. Я ухала, я готова вамъ въ этомъ сознаться, потому что Клодъ Бетюнъ мн разсказалъ, — о! чтобы меня поддразнить, шутя, не зная, какое онъ мн причиняетъ горе — эту нелпую исторію нашей помолвки, эту исторію, которой я не знала, которую отъ меня скрыли… да, вотъ почему я ухала, и, затмъ, также изъ-за этой ужасной женщины…
— Какой ужасной женщины? — спросилъ сбитый съ толку Даранъ.
— Изъ-за этой графини, вы хорошо знаете, я уврена… этой ужасной графини Вронской!
— Графиня Вронская? — повторилъ Даранъ, все мене и мене понимавшій въ чемъ дло. Но — уже цлые годы Мишель ее не видалъ.
— Годы! Ахъ! однако, вы прекрасно освдомлены, я васъ поздравляю! — воскликнула пылко миссъ Севернъ. Онъ ее встртилъ въ Трувилл этой весной и затмъ онъ провелъ цлое воскресенье съ ней въ Барбизон. Она написала Мишелю, она… О! Боже мой, какъ бы я хотла ее убить!