Вечера были еще холодные. Громадныя полнья, сложенныя въ кучу на таганахъ изъ кованаго желза, горли съ трескомъ въ камин, карнизъ котораго съ расписаннымъ гербомъ бывшихъ владетелей Сенъ-Сильвера доходилъ почти до самаго потолка рабочаго кабинета. Мебель этой комнаты, какъ и вообще вся, собранная Треморомъ въ башн Сенъ-Сильвера, была стариннаго стиля. При дрожащемъ пламени, терявшемся въ глубокой амбразур оконъ, нельзя было даже угадать центральнаго мста потолка, поднимавшагося въ вид свода, шкаповъ, буфетовъ, столовъ, грубо-высченныхъ изъ цлаго дуба стульевъ, съ, среди наивно и искусно сработанной орнаментаціи, гримасой химеры, соскочившей, казалось, съ мрачной гравюры Густава Доре. Книги и бумаги, сваленныя въ кучу на полкахъ въ священномъ безпорядк, напоминали архивы; очень старинное изображеніе блой дамы временъ королевы Изабо [14] вызывало видніе владлицы замка, немного жеманной въ своемъ наряд, какъ бы явившейся приссть къ очагу, у прялки, забытой въ продолженіе вковъ ея тонкими пальцами искусной прядильщицы; изысканный узоръ, тщательно воспроизводящихъ старинные образцы обоевъ, казался еще боле причудливымъ, какъ и на зеленомъ фон силуэты геральдическихъ животныхъ или цвтовъ; боле жесткими казались профили неискусно соединенныхъ въ группы фигуръ.

Стрлки на стнныхъ часахъ остановились, повседневная работа удерживала слугъ въ подвальномъ этаж; ни тиканье маятника, ни звонъ стекла, ни хлопотливые шаги не тревожили этихъ внезапно пробудившихся для фантастической жизни, хорошо знакомыхъ Мишелю, предметовъ. Ему казалось, что онъ слышитъ кропотливую работу червей въ старой мебели.

Можно было бы сказать, что всякая жизнь, всякое дло остановились въ эту минуту, за исключеніемъ дла тхъ, которые тайно и безпрерывно работали во мрак, то есть терпливыхъ разрушителей всякаго творенія и всякой вещи.

Разсянно читалъ молодой человкъ новый романъ, купленный имъ мимоходомъ на вокзал, и чувствовалъ себя до такой степени одинокимъ, что задавалъ себ вопросъ, почему онъ до сихъ поръ не купилъ себ собаки, преданный взглядъ которой, полный великой тайны несовершенныхъ или незаконченныхъ душъ, изрдка искалъ бы его взгляда.

И вся его мысль устремилась къ перемн впечатлній. Въ конц мсяца онъ удетъ въ Норвегію, одну изъ немногихъ странъ Европы, куда еще фантазія его не направляла. Его соблазняла мысль бжать отъ своей тоски, хать въ Каннъ, чтобы почувствовать милую привязанность Колетты, сердечную встрчу своего зятя, ласки своихъ племянниковъ, но онъ побоялся найти на пляж Средиземнаго моря тотъ же Парижъ.

Мишель не помнилъ, чтобы онъ въ какую бы то ни было пору своей жизни испытывалъ такое ощущеніе заброшенности.

Посл своего разрыва съ Фаустиной онъ сначала заглушалъ свое отчаяніе лихорадочной жизнью, затмъ онъ путешествовалъ, открылъ въ новомъ образ жизни, въ созерцаніи великихъ пространствъ, — обозрвая страны, гд его воображеніе еще въ дтств часто блуждало, создавая очаровательныя картины по прочитаннымъ имъ разсказамъ, — наслажденіе, которому однако не удавалось заглушить упорное чувство недавняго разочарованія. Теперь онъ утомился отъ этихъ кочевыхъ привычекъ; нсколько разъ смутившее его впечатлніе „уже видлъ, знакомо“, лишало свжести новизны то, что онъ надеялся открыть въ новой для него мстности. И ничтожнымъ, и мало разнообразнымъ казался ему теперь этотъ земной шаръ, хотя онъ его еще далеко не весь объхалъ!

Пословица говорить: „горе замняетъ общество“. Очень рдко, чтобы въ большомъ гор слишкомъ сильно чувствовалось одиночество. Для Мишеля его

великая печаль мало-по-малу сгладилась; хуже того, она уменьшилась, она сократилась до ничтожныхъ размровъ, какъ кошмаръ, котораго стыдятся при свт. Она сдлалась глухой болью, въ которой не любятъ сознаваться, старой раной, которой давно пора бы уже зажить.

Когда же она исчезла вполн, ничто ее не замнило въ томъ сердц, въ которомъ она такъ долго преобладала. И вотъ теперь даже очарованіе прошлаго, очарованіе, сохранившееся неизвстно какъ и неизвстно зачмъ, вопреки всмъ испытаніямъ, разсялось, какъ и все остальное. Отъ этого Мишель почувствовалъ сожалніе, испытываемое иногда, когда бросаешь завядшіе цвты, которыми больше не дорожишь, но нкогда бывшіе очень цнными и дорогими сердцу. И ничто не залчило горечь этого послдняго разочарованія.

Оставалась возможная надежда на радость труда, которому отдаешься. Но ее пріобртаешь только цною выдержанной дятельности, постояннымъ напряженіемъ умственныхъ способностей, привычка къ которому однако теряется отъ странствованій по свту. Къ тому же для чего собственно работать? Если работа не вызывается необходимостью обезпечить насущный хлбъ, нужно, чтобы она имла цлью удовлетвореніе честолюбія, или осуществленіе идеала красоты, или достиженія пользы, ну, а Мишель владлъ достаточнымъ состояніемъ, мало безпокоился о мнніи своихъ современниковъ и еще того меньше о мнніи потомства, затмъ и самое важное, онъ сомнвался въ своихъ силахъ для выполненія предпринятаго имъ историческаго труда.

Слдовало ли ее писать такою, какой онъ ее задумалъ по документамъ, собраннымъ имъ, его исторію Хеттовъ, народа, таинственная судьба котораго привлекала его воображеніе и слды котораго онъ терпливо искалъ въ прах исчезнувшаго міра, отыскивая эти слды въ Египт, Сиріи, Западной Азіи, находя ихъ въ Европ, смшавшимися со слдами знаменитыхъ и малоизвстныхъ Пелазговъ, скользящихъ неясною тнью среди самыхъ древнихъ воспоминаній античнаго міра.

Писать газетныя статьи или обозрнія, романы, это значить стремиться развлечь нсколькихъ праздныхъ людей, посл того, какъ развлекся самъ; писать книгу, заслуживающую этого названія и въ особенности историческую книгу, это объявить себя могущимъ участвовать въ извстной степени въ построенiи зданія человческаго знанія сообщеніемъ фактовъ, до того неизвстныхъ, или ихъ толкованіемъ. Такова именно была теорія Мишеля, а такъ какъ одинокая жизнь отчасти давала ложное освщеніе или экзальтировала его идеи, онъ находилъ въ подобномъ желаніи большую и слишкомъ требовательную гордость, вмсто того, чтобы видть въ этомъ усиліе большого мужества, умющаго быть скромнымъ.

Одна милая особа XVIII столтія сказала, что скромность есть безсиліе ума. Есть нкоторая опасность въ принятіи этой мысли за общее правило: это было бы лишней поддержкой суетности и тщеславію; однако извстно, что преувеличенное недовріе къ себ самому удерживаетъ или охлаждаетъ всякій восторженный порывъ къ идеальному стремленію и заключаетъ въ себ часто недостатокъ энергіи, заставляющій считать себя неспособнымъ докончить начатое дло, потому что боишься безсознательно не только той суммы усилій, которая потребуется для его окончанія, но даже для того, чтобы взяться за дло.