По фронтовой привычке все торопливо соскользнули с насыпи и попадали на ее кособоком мокром откосе. Ниже была грязь, канава, но высокая насыпь хорошо укрывала, пули с высоты сюда не залетали. Пулька выскользнула из-под шинели и сразу угрожающе зарычала на немца. Тот опасливо отодвинулся от нее.

— Что такое? — сказал Цветков. — Что там случилось?

Васюков боком вскарабкался наверх и выглянул из-за насыпи. На склонах высоты никого не было, но на самой ее верхушке, еще затянутой утренней дымкой, уже улавливалось какое-то движение, пыль, вспышки выстрелов — там разгоралась ожесточенная схватка.

Когда Васюков опять спрятал голову и оглянулся, то оказалось, что рядом с ним один только немец да Пулька. Остальные с Цветковым, пригнувшись, перебегали за насыпью вдоль дороги, вверх на пригорок.

— Стой! Назад! — неожиданно для себя во все горло закричал Васюков.

Цветков приостановился, оглянулся.

— Назад! — снова закричал Васюков.

Цветков уныло оглянулся на раненых и неохотно полез вверх по скосу. Не успел он опуститься рядом с Васюковым, как о дорогу ударили пули. Ворот Васюкову залепило грязью, оба они сунулись головами в мокрядь, но Васюков тут же выглянул на дорогу и вскрикнул.

По склону высоты вниз, перегоняя друг друга, беспорядочно бежали автоматчики.

Сначала взвод Пилипенко, а затем и вся рота, оставив траншею, врассыпную мчалась к реке. Несколько человек уже упало, кто-то сзади пытался подняться — повозился и затих на снегу. Некоторые, коротко припадая на колено, торопливо отстреливались одной-двумя очередями. Другие тем временем безостановочно мчались вниз.

Рота рассыпалась по склону, грохали взрывы гранат; над высотой выло и трещало.

Передние из автоматчиков уже приближались к мостку, другие забирали в сторону, к кустарнику на болоте. Несколько человек с ходу, почти не задерживаясь, сунулись в воду, и тогда сзади, вдобавок к автоматному огню, ударил пулемет. Приготовленные для ночи трассирующие огненными молниями стеганули наискосок по склону, пули рикошетом метнулись в небо. У мостка кто-то упал, кто-то, наверно, раненый, пронзительно завопил в отчаянии, но тут же этот его вопль и заглох в стоголосом грохоте боя.

Но вот сквозь визг пуль и треск очередей приглушенно, как неведомо из какой дали, донесся из-за речки знакомый надсадный крик:

— Стой! Стой! Такую твою… Стой!

Васюков встрепенулся, вскочил и бросился навстречу этому крику.

— Стой!.. Стой!

Это кричал Ананьев!

Без шапки, в распахнутой шинели, с пистолетом в руке он метался между бойцами по склону, пытаясь задержать беглецов и одновременно догнать передних, чтобы с ними остановить всю роту.

— Стой! Стой!

— Сто-о-ой! — не своим от ожесточения голосом заревел и Васюков, подбегая к мостку. По его бревнам навстречу мчались двое бойцов, вид их был довольно растерянный. Крича страшным голосом, Васюков одной рукой затряс автоматом, и бойцы, кажется, что-то поняли. Метнувшись от близких ударов пуль, они торопливо упали за насыпью. Туда же бегом кинулись те, что вылезли из речки. С их мокрых шинелей ручьями лилась вода.

Два пулемета на высоте, захлебываясь, извергали потоки пуль. Очереди, каждая третья пуля в которых была трассирующей, жалили землю, снег, воду в реке, брызгали снегом и грязью.

Ананьев выскочил из речушки едва не последним — грязный, мокрый, с зажатым в руке пистолетом, затвор которого застопорился в заднем положении, выдвинув вперед тонкий вороненый ствол. Пулеметная очередь обдала его брызгами грязного снега, но он даже не уклонился от нее — одним махом взлетел на обмежек, и Васюков подался ему навстречу. Командир роты, однако, даже не взглянул на него. Темное его лицо было искажено гневом, по щекам стекал пот. Грудь и живот старшего лейтенанта были в грязи, шинель сбоку распорота. Он подбежал к насыпи и, увидев бойцов, беспорядочно залегших на откосе, с ожесточением закричал:

— В цепь! В цепь!

Его тут же послушались, несколько человек поднялись и, пригнувшись, отбежали, чтобы залечь пореже. Нисколько не укрываясь от пуль, которые взвывали вверху, Ананьев проследил за бойцами, затем оглянулся в другую сторону и крикнул:

— Васюков!

Васюков без слов вскочил с откоса и, сиганув через лужу, бросился к командиру.

— Васюков, всех — в цепь!

Не оглядываясь, Васюков помчался короткими перебежками, то и дело плюхаясь в мягкий подтаявший снег, через десять секунд вскакивая снова. Сначала с высоты по нему не стреляли, затем, наверно, все же обратили внимание на одинокого беглеца, и пулемет с рассеиванием в глубину сыпанул горстью пуль. Одна из них хлестко щелкнула под руками. Васюков с маху упал на пересыпанную снегом стерню. Последняя пуля ударила в приклад автомата, расколов его пополам, и очередь метнулась к насыпи.

Еще один бросок — и Васюков укрылся за ольшаником. Крайние в цепи автоматчиков взвода Пилипенко, расползшись по обмежку, начинали окапываться, Васюков подбежал и растянулся возле одного из них, что невозмутимо лежал, широко раскинув ноги. Кажется, он что-то жевал.

— Где Пилипенко?

Боец молча кивнул в сторону и натянул на затылок ворот шинели.

Пригибаясь за голым, местами довольно-таки густоватым кустарником, Васюков побежал вдоль цепи и вскоре вместо Пилипенко в какой-то впадине-ямке наткнулся на лейтенанта Гриневича.