Васюков выбрался из ямы и побежал следом.

Заняв свои окопы, немцы совершенно затихли на высоте, будто все остальное их не касалось.

Ананьев сначала бежал, а потом просто пошел скорым шагом. Васюков догнал ротного и, то и дело поглядывая на высоту, пошел сзади. Их легко было подстрелить тут, но Ананьев не бежал, и Васюков вынужден был идти за ним шагом. Так они и шли по почти открытому полю при абсолютной тишине с обеих сторон.

Уже рукой подать была насыпь у моста, когда на том месте, где Васюков недавно сидел с пленным, он увидел Щапу. У его ног лежал автомат, чем-то туга набитый вещевой мешок. Он кормил Пульку.

Ананьев тоже увидел его, но ничем не обнаружил своей заинтересованности — изредка поглядывая на высоту, дошел до насыпи, перепрыгнул лужу в канаве и по откосу взобрался к бровке дороги.

Щапа повернулся к командиру роты.

— Ваше приказание выполнил, товарищ старший лейтенант. Ананьев молча опустился на откос и, высунув голову, впервые сосредоточенно осмотрел склон высоты.

— Там второй батальон развертывается, — Щапа показал в сторону бугра за дорогой.

На дороге, на склонах высоты снега уже осталось немного: снег таял. В нескольких местах на склоне видны были трупы убитых — серые неподвижные бугорки шинелей между истоптанных снежных пятен.

— Где старшина? — мрачно спросил Ананьев.

— А там, за бугром, — подхватив вещмешок и подвигаясь с ним выше, сказал Щапа. — Повозка сломалась. Вот тут перекусить пока что.

— Он что — вещмешком думает роту накормить? — покосился в его сторону Ананьев.

— Да это пока что. Для вас.

Боец торопливо развязал лямки, достал три сухаря, банку консервов и флягу. Ананьев протянул руку и первым делом сгреб флягу.

— Дай сухаря.

Щапа с услужливой поспешностью выбрал сухарь побольше, но старший лейтенант разломал его пополам. Боец с недоумением взглянул на командира роты.

— Остальное разделишь на всех. Понял? — сказал Ананьев, протягивая вторую половинку сухаря Васюкову.

— Что делить, товарищ старший лейтенант?

— Что есть.

Лежа на боку, казалось, безучастный ко всему Ананьев отвинтил флягу и, вскинув ее, отпил несколько глотков. C виду комроты становился спокойнее, грубоватое лицо его приобретало привычное выражение твердой суровой властности.

Бойцы на откосе усердно окапывались, изредка бросая любопытные взгляды в сторону командира роты. Взводные цепочки казались чересчур коротенькими — десятка полтора автоматчиков лежало за кустарником да столько же возле насыпи. Тут же находились и раненые.

Грызя сухарь, командир роты оглядывал свои боевые порядки.

— От тебе и рота! — сказал он. — Докомандовались…

— А что, и Зайцева нет? — осторожно спросил Васюков.

Ананьев не ответил и даже не взглянул на Васюкова — он снова вперил взгляд в высоту, будто ждал кого-то оттуда.

Сжевав остатки сухаря, Ананьев осмотрел взвод:

— Так, где Цветков?

— Вон Куркова перевязывает, — сказал Щапа.

— Передай: пусть собирает раненых, этого цуцика, — ротный кивнул на немца, возле которого опять настороженно сидела Пулька, — и по канаве — в тыл.

Щапа, пригнувшись, помчался по откосу.

Васюков вопросительно взглянул на Ананьева, но выражение лица того оставалось непроницаемым.

— Если третий батальон там, — вслух про себя рассуждал Ананьев, — то тогда не все еще потеряно. Еще мы посмотрим.

Ананьев сполз ниже, сидя, подтянул на шинели ремень.

— А что комиссар? Видно, серьезно ранен?..

— Наверно, серьезно. В бедро и живот.

— В живот? — обеспокоенно сказал Ананьев. — Худо дело! Он о чем-то подумал еще и вскочил на ноги.

— Ладно. Ты побудь тут.

Но не успел он сбежать по откосу, как откуда-то издали долетел крик. Что-то похожее на протяжное «эй» послышалось вдали и исчезло.

— Товарищ старший лейтенант! — вдруг вскрикнул автоматчик на откосе.

Застыв с лопаткой в руках, он выглядывал над дорогой, и в его голосе сквозила тревога. Комроты остановился.

— Что такое?

— Гляньте.

То, что заметил автоматчик, кажется, было уже видно всем; бойцы встревоженно замерли в своих окопчиках, никто не промолвил ни слова. Ананьев поднялся на скос и упал на колено.

С высоты опять донеслось далекое, явно не нашенское «геей», и на высоте у верхней границы зяблевого участка показались двое. Они не спеша шли вниз — один почти впритык за другим. Задний при этом широко махал руками, судя по всему, подавал знак, чтобы не стреляли.

— Ге-эй! Нихт шиссен! Никс стгаляй!

Вся рота застыла в немом удивлении, видя и не веря своим глазам. Странные какие-то это были немцы. Хорошо вглядевшись, Васюков перво-наперво заметил, что одеты они не одинаково: заднего трудно было рассмотреть, а на переднем была очень похожая на нашу, серая, коротковатая, без пуговиц и без ремня шинелька. Да и шапка на нем тоже оказалась наша — зимняя, с растопыренными в стороны клапанами.