Начался пир. Все гости во главе с королем пили за здравицу молодоженов. Было выпито много вина, сама Марина Мнишек не отставала от других. Единственным человеком был Афанасий Власьев, который все время угрюмо сидел за столом, почти ничего не ел и не пил. Внутри у него скребыхались кошки, сердце ныло за позор и насмешливые взгляды, которые сопровождали его от дверей до пиршественного зала. Несколько прекрасных дам с высокими прическами с усмешкой поглядывали на него, тихо о чем-то перешептываясь, должно быть. Рассуждали, какой он некрасивый, неуклюжий русский дикарь.

После обеда начался бал. Первыми станцевали Сигизмунд с царицей Мариной. Молодая шляхтянка весело кружилась в танце, позабыв обо всем на свете. Только подумать: сам король держал ее за руку – редко, кто мог удостоиться такой чести. Афасаний Власьев напрочь отказался станцевать с Мариной, объяснив, что по русскому обычаи, обычный человек не смеет прикасаться руки царицы. Ему также было неловко и обидно видеть, как супруга царя падала перед Сигизмундом на колени, что умоляло ее царское достоинство.

В этот вечер все глаза были обращены лишь на нее, на дочь сандомирского воеводы, получившей благословение от короля на вступление на московский престол. Юная царица сполна насладилась танцами, наяву воплощавшими ее девичьи мечты. После танца с королем она пошла танцевать и с королевной Анной, и с десятилетним королевичем Владиславом, который был почти одного с ней роста.

Когда отгремела музыка, воевода Юрий Мнишек подошел к дочери и, взяв ее под руку, проговорил:

– Дочь моя, пади к ногам его величества, нашего милостивого государя, моего и твоего благодетеля, и благодари его за столь великие дары.

Марина, не раздумывая ни секунды, вместе с отцом опустилась перед королем на колени. Сигизмунд в знак почтения перед царией снял свою шапку и поздравил ее с браком, наказав даже на московском престоле думать о судьбе Польши и соблюдать польские обычаи даже на чужбине и озарить схизматиков светом католической веры. После пожелания король перекрестил ее. Марина, расстроганная речью короля, заплакала, обещав выполнить все, что в ее силах. Вместе с ней заплакал также воевода Мнишек, решившего вместе с дочерью отправиться в дальнюю Московию.

Праздник кончился. Начались будни. Получив известие об успешной миссии Афанасия Власьева в Речи Посполитой, царь отправил к нему своего личного секретаря Яна Бучинского. Тот приехал с деньгами и подарками для Марины и ее отца. Юрий Мнишек получил свою долгожданные триста тысяч золотых. Царица получила от мужа новые, еще более роскошные подарки, среди которых были усыпанное алмазами изображение Христа и Марии; золотая цепь с бриллиантами, жемчужные четки, браслет с алмазами, золотой ларец с жемчугом и перстень с тремя бриллантами. Отдельно Димитрий Иванович прислал в качестве подарка золотые слитки, золотой набор посуды, золотые рукомойники, тем самым проявив заботу о супруге, которая в скором времени должна будет покинуть отчий дом и уехать на чужбину, дабы там занять принадлежащий теперь ей московский престол.

Получивший послание от дьяка Власьева, царь стал основательно готовиться ко встречи с женой. Он торопил с постройкой нового дворца, над строительством которого работали зодчие из Италии. Подле ворот была установлена статуя цербера с тремя головами, чья пасть могла открываться и закрываться, бряцая металлическими зубами. По городу поползли разные толки: одним было интересно новшество, другие же, глубоко верующие, приняли статую за идола, которому поклонялся государь, приговаривая: мол, не бес ли он сам, раз его дворец охраняет адский пес?

Василий Шуйский, давно вернувшийся из опалы вместе со своими родственниками, не только не поблагодарил молодого царя за сохранение жизни, но даже решился на новый шаг: устроить бунт среди стрельцов. Для этого был нанят бывший убийца Годуновых – Шерефединов, который, возглавив отряд бунтовщиков, ворвался похожим зимним днем во дворец в надежде убить царя. Однако поднявшийся переполох среди охраны, выдал заговорщиков и покушение провалилось. Шерефединов успел сбежать, остальные же семеро его товарищей были схвачены и связаны по рукам.

Их, избитых, в изорванных кафтанах, вывели на крыльцо дворца. Сам Григорий, бледный от страха, трясущимися руками, прошел к выходу и встал лицом к собравшейся толпе. Все замерли в ожидании. Молодой государь снял меховую шапку в знак искренности и почтения перед народом, и со слезами на глаза громко вскрикнул, обращаясь к заговорщикам:

– Как вы могли поднять на меня оружие? Как вы могли назвать меня самозванцем и расстригой, коли порукой моей правды стали мать моя Мария Нагая и верховные бояре? Вы обвинили меня в том, что я жалую иноземцев, люблю музыку и танцы, разрешил шахматы и шашки? Но знаете ли вы, что казна наша пополняется пошлинами за счет тех же иноземцев? Понимаете ли вы, что в веселье нет ничего плохого, ибо и душа требует покоя? За время моей недолгой жизни я живота не жалел ради счастья подданых, рисковал жизнью, голодал и замерзал ради вас всех! Неужели вы решили таким гнустым способом отблагодарить меня за то хорошее, что я сделал для вас всех?!