Пинхас Лигман поднялся, вытащил из кармана куртки объемистый блокнот, положил его на стол, повернулся и, не прощаясь, вышел…

Некоторое время я прислушивался к затихающей, тяжелой поступи моего гостя. Когда стихли звуки на лестнице, раскрыл блокнот и в неверном свете от газовой горелки прочел эпиграф к отчету: «Зародышевые клетки ведут свою работу против умирания живой субстанции и достигают результата, который должен казаться нам потенциальным бессмертием, хотя оно, быть может, означает лишь продление смертного пути». Зигмунд Фрейд.

Лигман так и не вернулся в Израиль из России. Недавно мне стало известно, что он погиб там, в автокатастрофе при невыясненных обстоятельствах. Блокнот ученого, заполненный формулами и расчетами, я передал в биохимическую лабораторию университета в Кацрине, а сам рассказ об открытии Пинхаса Лигмана вы только что прочли.

Когда мы утрачиваем что-то замечательное в себе, по вполне понятным причинам, нам начинает казаться, что и весь мир идет следом за нами: становится бедней и несчастней. Так мы утешаем себя. Потерю переносить легче в большом коллективе.

С годами приходит убеждение, что мир нашей юности был совсем другим, наполненным любовью, добротой и благородством, а нынешние молодые живут скудно и скучно, корыстно и безнравственно. С таким миром и прощаться не так грустно. А прощаться и освобождать место приходится. Как известно, с плачем мы приходим в жизнь на земле и уходим горюя.

На самом деле не мир людей меняется, а мы. В мире все по-прежнему вот уже многие тысячи лет, за исключением незначительных деталей. Сорок лет назад я портил школьные тетради карандашом, сегодня пишу с помощью компьютера. Когда-то я ездил на работу в громыхающем и вонючем трамвае. Сегодня следую туда в замечательном автобусе с кондиционером. И так далее… Разницы особой не вижу. Вот я во многом другой – это точно. Что-то познавший, что-то утративший, что-то вдруг вспомнивший и что-то забывший навсегда.

Прочел последнюю фразу и услышал в ней назойливую букву Ш. И это нормально. Время и силы уходят от нас с тихим шипением: ш-ш-ш-ш-ш… Как воздух из проколотой камеры велосипеда.

Но хватит вздохов. Совсем не о том хотел написать. О молодости этот рассказ и о любви, как я надеюсь, настоящей.

В тот день, в поезде, вытащил из сумки газету на иврите и попытался разобрать надпись под одной из фотографий. Солдат напротив, видимо, и решил, что с русским языком я не знаком. Рядом со мной сидел хасид и, собрав в трубочку толстые губы, увлеченно читал Тору. Этого человека тоже, само собой, не следовало солдату опасаться. А больше в нашем отделении вагона никого не было.

Солдат начал улыбаться еще до того, как набрал номер телефона. Я такой радостной и белозубой улыбки на смуглом лице давно не видел.

Было очень странно. Человек сидит прямо напротив тебя и вдруг начинает улыбаться, но не тебе, а каким-то своим тайным мыслям.

Впрочем, мысли эти недолго были тайными.

– Марин! – сказал солдат, крепко прижав телефон к уху. – Я еду уже. Привет! Меня отпустили. Знаешь, я думал, что на этой неделе не отпустят. И вдруг командир говорит: «Бронштейн, ты едешь!» Ты знаешь, я его, гада, ненавижу, а тут вдруг так полюбил. Бывает такое: вот не любишь совсем человека, а вдруг он тебе, как родной… Да, и о тебе тоже… Слушай, вот у тебя так бывает: закроешь глаза, а перед тобой человек, как живой?.. Бывает, здорово! Вот и у меня, даже притронуться к нему можно, к этому человеку. Только я не всех вижу. Я тебя вижу… Когда на крыше стою, мне нельзя глаза закрывать, но я на секунду закрою – и сразу тебя вижу – какая ты… Что, что? Всю тебя вижу… Одетой и раздетой, по-разному…

Тут солдат на меня покосился, но я сделал вид, что разговор этот совсем не понимаю и вообще равнодушен ко всему на свете, кроме вида за окном.

Рельсовый путь шел вдоль автомобильной трассы. Параллельно нашему поезду мчался красный «пежо», и очень хотелось обогнать эту жалкую букашку, которой уготованы развязки, повороты, пробки, светофоры и прочая дорожная пакость.

– Нет, – сказал солдат. – Ее я давно уже не вижу. Да и тогда, если честно, не видел. Там было другое… Что сейчас? Не знаю… Только я тебя и вижу и слышу постоянно. Вот вчера ночью проснулся в палатке. Мне показалось, что ты меня зовешь. Твой голос – точно, во сне. И так ясно – прямо над ухом. Проснулся – и заснуть не могу. Пошел, покурил. Наверно, час курил… Я раньше все думал, что такое бессонница? Теперь знаю… Я тогда, ночью, просто взял и пошел бы… Как куда? К тебе, к кому еще?

Тут, признаюсь, коснулись меня дурные мысли. Развел тут, думаю, сопли по телефону, а платить за все это папаша, небось будет. И вообще, в наше время о таких вещах говорили интимно, тихо, а среди людей помалкивали. Мало мне было дурных мыслей, я еще поступок в злобе совершил скверный, с намеком: достал книгу на русском языке и стал ее читать.

Но солдат на книгу мою внимания не обратил. Слишком он был увлечен разговором.

– Марин, – сказал солдат. – Я домой только на минуту. Бабуля заболела, к ней сбегаю, а потом прямо к тебе. На пляж рванем – ладно. Знаешь, я раньше не очень любил купаться. У нас, в России, река была тихая, тихая – Шерна. Вода в ней все лето была ледяная, но чистая, как в колодце. Я в ней любил купаться, а в море нашем мне сразу не понравилось. Теплая слишком вода, соленая и волны всегда летом. А с тобой купаться люблю… Как почему? Ты в воде очень красивая… Почему только в воде? Ты всегда красивая, но в море особенно.

Тут контролер появился. Мы с соседом сразу билеты предъявили, а солдат, как уже было отмечено, и он в том признался, видел перед собой только одну свою Марину и слышал только ее.

Контролеру пришлось повысить голос. Парень глянул на него безумными глазами, не понимая, что от него нужно этому чужому человеку, но все-таки наконец сообразил, правда, с заметным усилием.

– Не уходи, – сказал он в трубку. – Тут контроль. Я сейчас, – быстро нашел билет, отдал и тут же вновь забыл обо всем. – Марин, – сказал солдат. – Почему я все время говорю, а ты молчишь?.. Нет, я говорю, а ты ничего не говоришь… Ты слушаешь. А кто там с тобой рядом шумит?.. Девчонки? А, тогда понятно… Нет, я тебя не ревную. Знаешь, я просто хочу, чтобы никого в мире, кроме нас, не было. Я бы с тобой уехал жить на необитаемый остров… Мы бы музыку с собой взяли… Ну, может быть, бабулю мою. … Твою сестру? Не знаю. Она совсем маленькая. Ей на необитаемом острове трудно будет… Бабуле еще труднее?.. Ну, может быть. Знаешь, мне с тобой никогда спорить не хочется. Ты иногда такое скажешь, а мне все равно… Почему глупая? Ты самая умная и красивая в мире.