Шрифт:
Мать будто онемела. Потом встрепенулась, схватила за плечи Бориса и стала трясти, что-то выкрикивая. Борис с недоумением смотрел на нее.
И мать поняла… Она прижалась к нему головой и тихо заплакала. Потом с трудом оторвалась, дрожащей рукой вытерла почему-то не глаза, а рот и заспешила в дом. Через минуту она вышла на крылечко, сделала знак рукой:
«Жди меня здесь. Я скоро вернусь».
Минут через десять она возвратилась с Сашкой, их старшим, заменившим отца после его смерти. Но что мог посоветовать брат! Ехать в Москву? Денег на это не было.
Единственное, что они могли сделать — немедленно отправиться в местную больницу.
Их принял седой сухонький старичок.
«Не купался ли вчера потным?» — написал он на листке бумаги.
— Купался,— ответил Борис.
Доктор укоризненно покачал головой.
«А когда плыл к берегу, чувствовал озноб?»
Кто его знает. Кажется, чувствовал. Ему вообще как-то не по себе стало примерно часа через полтора после того, как их выбросило на берег. У него действительно мурашки по спине ползали, но тогда Борис не обратил на это особого внимания, добраться бы до дому.
Да неужто из-за этого можно оглохнуть? Чепуха какая-то!
А врач тем временем начал о чем-то расспрашивать мать и старшего брата. Расспрашивал долго и все, что узнавал, записывал.
Так закончились крушением великолепные планы двух отважных путешественников.
Пришлось сознаться старшему брату, что «каравелла» «сидит» на камне. К удивлению Бориса, Сашка к этому отнесся довольно спокойно.
— Возвратилось бы здоровье, десять лодок построим…
Эти слова Борис не услышал, но по его лицу понял,
что тот сказал. И вообще, как ни подавлен был в эти дни Борис, жизнь брала свое. Он волей-неволей стал приспосабливаться к своему странному и мучительному состоянию. Движение губ, выражение глаз, нахмуренные брови или, наоборот, вскинутые вверх, надломленные в раздумье, жесты — за всем этим теперь Борис следил внимательно.
Старший брат на другой же день перевез лодку домой. На «каравеллу» грустно было смотреть.
— Отремонтирую,— твердо сказал Сашка и улыбнулся.— Только поправься, Борька. И путешествие разрешу, и лодку подарю. Еще лучше сделаю.
А вечером того же дня, когда перевезли «каравеллу», к Дроздовым явился Пашка с корзиной в руках и молча сунул ее матери Бориса.
— Это что такое? — мать в недоумении уставилась на Зыкова.
— Его рыба.— Пашка ткнул пальцем в дверь чуланчика, где спал Борис.
— Откуда у него рыба?
— Ну… вместе поймали.
— А почему он сам не принес?
— Всяко бывает.— Пашка усмехнулся.— Психанул малость.
— Что-то я не разберу…
Мать развязала корзину, открыла ее, ахнула:
— Батюшки мои! Осетрина! Тут же целый пуд…
— Ровно половина рыбины.
— Господи боже мой, да когда же это вы успели?
— В тот день. Когда же еще…
— А что ж Борька ничего не сказал?
— Он скажет, дожидайся…
Мать с удивлением смотрела на Пашку. Она хорошо знала и его самого, и его семыо и чувствовала — чего-то парень не договаривает. Под осетриной оказались подлещики и еще какая-то рыба. Осетрину мать положила на стол. Наклонилась, понюхала. Обнюхала и остальную рыбу, лежавшую на дне корзины.
— Присолены,— отметила как бы про себя.— По-хозяйски сделали…
— Мама постаралась.
— Она-то и послала тебя?
— Не… Я сам. Вот ей-богу, сам я.
— Мать присолила… Хорошая она у вас, душевная. Эх, не тот Варьке мужик достался… — и умолкла, поняв, что нехорошо корить отца при сыне.
Всем па их улице было известно, как горько жилось Варваре Зыковой. Она пришла в дом к Порфирию с маленьким узелком. Порфирия Зыкова, перед самой революцией «выбившегося в люди», Октябрь потряс основательно, по революция, в общем-то, кончилась для него вполне благополучно. Хоть и жаден был Порфирий Иванович, однако
он нашел в себе силы тихо, мирно и не привлекая внимания ликвидировать богатую мастерскую. Правда, сам он по-прежнему тачал сапоги, а нанимать работников, как было прежде, уже не смел.
— Знает мать, какая беда с Борисом приключилась?
Пашка снова кивнул и угрюмо уставился в пол. Вспомнил, как горестно всплеснула мать руками, узнав, что Борису и рыбешки от их улова не досталось. В тот день, не глядя матери в глаза, он заспешил в чулан, где хранилась рыба, и честно разделил пополам весь улов. И вот принес.