гений”, а с мыслью, может быть, более гениальною и, во всяком случае, более нужною:

“мы никогда не устанем трудиться - ни мы, ни наши дети, ни внуки”. Нужна вера не в мой

труд, но в наш национальный труд, вследствие чего я положил бы свой камень со

спокойствием, что он не будет сброшен, забыт, презрен в следующем году. Это-то и обра-

зует “культуру”, неуловимое и цельное явление связности и преемственности, без которой

не началась история и продолжается только варварство”.

Однако, рассмотрев город поближе, Башкирцева тоже влюбляется в его мрачные дома, в

его массивную, величественную архитектуру! Архитекторы французские, русские,

английские, должны, по ее мнению, провалиться от стыда под землю. “Никогда больше не

достигнуть этого чудного великолепия итальянцев”, - записывает она в своем дневнике.

Она посещает палаццо Питти, глядит во все глаза на его громадные камни, вспоми-нает

Данте, Медичи, Савонаролу!

В галерее ее приводит в восторг “Магдалина” Тициана, очаровывают вещи Рубенса, Ван

Дейка и Веронезе, но ей не нравится Рафаэль, которого она называет несчастным, и она не

стыдится в этом признаться. Хотя оговаривается, что не хотела бы, чтобы кто-нибудь узнал

об этом. Надо было иметь характер, какую независимость суждения, чтобы пойти против

общественного мнения: в то время Рафаэль буквально обожествлялся. Дос-таточно

вспомнить, что в кабинетах двух русских великих писателей, Льва Толстого и Федора

Достоевского, висела репродукция с “Сикстинской мадонны” Рафаэля.

“Ни одно путешествие еще не доставляло мне такого удовлетворения, как это, на-конец-то

я нахожу вещи, достойные осмотра. Я обожаю эти мрачные дворцы Строцци. Я обожаю

эти громадные двери, эти великолепные дворы, галереи, колонны. Это величест-венно, мощно, прекрасно!.. Ах, мир вырождается; хотелось сравнять с землей современ-ные

постройки, когда сравниваешь их с этими гигантскими камнями, нагроможденными друг

на друга и высящимися до небес. Приходится проходить под мостиками, соединяю-щими

дворцы на страшной, невероятной высоте...

Ну, дитя мое, умерь свои выражения: что скажешь ты после этого о Риме?”

(Запись в конце сентября 1874 года.)

Нет ни одной записи о том, чтобы они с кем-нибудь встречались во Флоренции, хотя в это

время там жило много русских: например, на своей сказочной вилле “Маргери-та” там

проживала княгиня Мария Васильевна Воронцова, у которой, кроме этой виллы, само

собой, разумеется, был дом в Петербурге на Крюковом канале, дом в Париже, дом на

Женевском озере в Швейцарии, виллы в Ницце, в Сорренто, и, наконец, известная на весь

мир волшебная Алупка, Воронцовский дворец, который, говорят, теперь, при украинской

самостийности, неухожен и неудержимо сползает в море. В те времена еще был жив ее

муж, единственный сын и наследник светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова, того самого, который “полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежда, полу-подлец, но есть надежда, что будет полным наконец”. (А.С. Пушкин). Мария Васильевна и была

женой наследника полу-милорда, благодаря ей он умер бездетным, и все его состоя-ние

досталось жене, как единственной наследнице. Однако у нее от первого брака со Сто-

лыпиным был сын по прозвищу Булька. Булька был известен по всей Европе, от Петер-

бурга до Неаполя, от Лондона до Парижа. В невероятных костюмах, в драгоценных кам-

нях, он ездил из города в город, таская повсюду за собой хор неаполитанских певцов; у

него был размах барина восемнадцатого столетия. Он явно опоздал родиться. Когда ему

надоедало путешествовать, он оседал у матери на вилле, где они целыми днями спорили, но любя друг друга безмерно. Когда им надоедало спорить, они слушали его неаполитан-

цев. Однако, и здесь они спорили, если ей хотелось послушать “Santa Lucia” , он требовал

“Addio, bella Napoli”, и наоборот.

Когда мать умерла, Булька очень тосковал и, умирая, попросил похоронить его в халате

матери. Детей у него не было, и колоссальное наследство растерзали по частям дальние

родственники. Буквально растерзали. Рвали альбомы на две части.