“Мужчина может себе позволить все, а потом он женится, и все считают это вполне
естественным. Но если женщина осмеливается сделать какой-нибудь пустяк, я уж не гово-
рю, чтобы всё, на нее начинают нападать. Но почему так? Потому что, скажут мне, ты еще
ребенок и ничего не понимаешь, у мужчин это..., а у женщин это... совсем по-другому. Я
это прекрасно понимаю, могут быть дети, но часто их и не бывает, есть только... Мужчина
– эгоист, он разбрасывается во все стороны, а потом берет женщину целиком и хочет, что-
бы она удовлетворилась его остатками, чтобы любила его изношенный остов, его испор-
ченный характер, его усталое лицо!.. Я не осуждаю плотские удовольствия, но нужно, что-
бы все было прилично, чтобы “ели только, когда голодны...” А они считают самок женщи-
нами, говорят с ними, проводят время у них, а те обманывают их, издеваются над ними, жалкие мужчины... Как? Они не переносят, если у их жен появляются кавалеры, а сами
совершенно спокойно говорят о любовниках своих любовниц!” (Неизданное, запись от 27
сентября 1875 года.)
Она, конечно, противоречит сама себе; еще совсем недавно она мечтала, чтобы именно
поживший мужчина стал ее мужем и другого она себе не представляла, но сейчас она
повзрослела, она уже думает о равноправии женщины, о равноправии полов, в чем
значительно опережает свое время, она возмущается тем, что женщине не позволено все
то, что позволено мужчине. Она вообще на протяжении всей своей короткой жизни будет
много думать об этом, и добиваться этого равноправия в жизни, в искусстве.
Она прогуливается с Одиффре по набережным Ниццы и ей нравится, когда прохо-жие
разглядывают их. Безусловно, в прогулках их сопровождают мать и тетя. В дневнике она
называет его “Удивительным” и записывает их несколько абсурдистские диалоги:
“Удивительный, но глупый Эмиль д’Одиффре и белокурая или русая мадемуазель
Башкирцева встретились на вилле “Ля Тур”.
– Милый ангел, абрикосы зреют, - сказал Одиффре.
– Неужели ты думаешь, что забавляешь меня, - ответила ему мадемуазель Башкир-цева.
После этого было пролито много слез, а свет сказал: какие глупцы!” ( Неизданное, запись
от 22 июня 1875 года.)
В это же время у Марии обостряется уже начавшая ее подтачивать болезнь, чахот-ка. Но
пока ее так не называют. Башкирцева пока только боится ее, боится произнести имя этой
болезни, хотя и харкает кровью. Она бледна и, чтобы улучшить цвет лица, пьет по
рекомендации врачей фосфат железа и красное вино, ест мясо с кровью.
Зимой у нее пропадает ее чарующий голос. Врачи говорят, что виной тому ларин-гит. Всю
зиму она не могла взять ни одной ноты, ей казалось, что она потеряла голос на-совсем, но
к лету он возвратился.
“Всю эту зиму я не могла взять ни одной ноты; я была в отчаянии, мне казалось, что я
потеряла голос, и я молчала и краснела, когда мне говорили о нем; теперь он воз-
