–  До таких лет дожил… - прошептал князь Волконский.
– В мои-то годы…

–  Ты, батька мой, государыне присягал, - напомнила княгиня.
– Николай Петрович, что ж это делается? Мне сегодня манифест злодейский привезли, показывали! Неужто найдутся такие бешеные, чтоб его в Казань и в Москву впустить?

–  Бешеных на Москве немало, - согласился Архаров.
– Михайла Никитич, ваше сиятельство! Мои люди всюду, и на торгах, и в кабаках, и в банях, всюду следят, готовы всех смутьянов тут же выловить и к Шварцу в подвал доставить. Гарнизон московский никуда не делся. Коли беда надвинется - государыня еще полки пришлет. Этот маркиз Пугачев не может быть государем императором. Я покойного Петра Федоровича помню - он не стал бы вешать офицеров и стариков, он в офицерских жен стрелять бы не приказал. Да и манифесты окаянные… грамотнее бы он их сочинял.

–  По-русски он плохо писал, уж я-то знаю, все больше по-немецки, а то и по-французски, хотя с ошибками, - отвечал князь.
– И верю тебе, и не верю. А наиболее всего боюсь для себя бесчестия.

Архаров только вздохнул - уж больно старого князя взволновал странный слух об отравлении Бибикова.

Потом Волконский, несколько успокоившись, показал письма. В них было мало утешительного - подполковник Михельсон маркиза Пугачева упустил, князю Щербатову догнать самозванца не удается. Ужин вышел печальный, чуть ли не скорбный.

А на Пречистенке Архарова ожидал сюрприз.

В доме был пойман неведомо как туда забравшийся дед Кукша.

Его привели в архаровский кабинет, поставили перед столом, и некоторое время обер-полицмейстер и костоправ молча и несколько озадаченно глядели друг на друга.

–  Сам пожаловал, - молвил Архаров.

–  Так время ж, - отвечал дед Кукша.
– Каждый день к нему не хожу, а вот сейчас самое время.

–  А какого черта ты во втором жилье делал?

–  Хворого искал, - недружелюбно отвечал костоправ.

–  Пришел, стало быть, ремеслом своим заняться, а хворого-то и нет?
– уточнил Архаров.

–  Думал, перетащили. Домина большой, мало ли где…

–  А спросить? Полон дом дворни! Там же и спросил бы, что да как!

–  Никого не случилось, - буркнул дед Кукша.

–  Как в дом-то попал?

–  Как всегда попадал - с черного двора.

–  Так прямо и прошел, никто тебя не окликнул?

–  А чего меня кликать, я всем ведом…

И верно - костоправа можно было всегда признать издали по удивительной полосатой бороде и желтой седине.

–  Знал, что кобелей там более нет?

Дед Кукша не ответил. Может, придумывал, как бы поразумнее сказать, может, пытался определить истоки этого вопроса.

–  Иван, Тишка, заприте его в чулане, да чтоб не ушел, - распорядился Архаров.

–  Я дурного не сделал, чтобы меня запирать!
– заартачился костоправ и стряхнул с себя норовившую вцепиться в плечо руку. При этом особый поворот его стана не ускользнул от Архарова…

Обер-полицмейстер встал и вышел из-за стола.

–  Ты, дед, хитер, да на каждую твою ухватку у меня две найдутся. Меня ведь тоже на Москве биться учили. Что, померимся силенкой?

–  Стар я силенкой мериться, - глядя, как встал перед ним в известную у знатоков охотницкого боя стойку Архаров, отвечал дед Кукша.

–  Вот то-то же. Ведите его вон. Завтра с ним разберемся.

Присутствоваший при сем Саша Коробов уставился на обер-полицмейстера с восторгом.

–  Что, не понял?
– спросил его Архаров.
– Так это знать надо… Он своему костоправству на собственной шкуре, поди, учился. Где кулачные бойцы - там всегда такие вот дедки водятся, из бывших забияк. Многое, черти, умеют! Вели Никодимке вздуть самовар, что-то чаю захотелось.

И пошел в спальню - избавляться от тяжелого кафтана, от чулок, за коими нужен вечный присмотр - не сползли бы, от туфель на двухвершковом каблуке. Подумал было, что неплохо бы велеть истопить баню, но посмотрел на часы и понял - поздно, днем еще следовало о бане побеспокоиться.

Настроение было не радостное и не печальное - а как должно человеку, который занят делом. Сон тоже был делом наинужнейшим - при том распорядке дня, который судьба устраивает обер-полицмейстеру большого и бестолкового города, способного на опасные глупости, нужно непременно заботиться о себе, чтобы голова с утра была свежая, а тело - готовое к движению. Так постановил сам для себя Архаров - и попив чаю с Сашей и Меркурием Ивановичем, завалился спать.

Наутро он велел подать себе обычный фрыштик - кофей со сладкими сухариками. Отхлебнул из серебряной чашки, посмотрел на сухарь - и понял, что съесть его не сможет. Беспокойство всегда первым делом атаковало у него желудок - архаровский желудок и без того просыпался весьма неторопливо, а от волнения впадал в некий паралич.

Кое-как допив кофей, обер-полицмейстер взял с собой Сашу, на переднее сиденье кареты велел усадить крепко связанного деда Кукшу и поехал на Лубянку.

Архаровцы встретили его в коридоре перед кабинетом подозрительно веселые и все, как один, при оружии.