– Алло... Ты, Вадик?.. Здравствуй, - Оганесян смотрел в окно, пытаясь разглядеть там, среди домов и деревьев улицы Красной, очертания далёкого, призрачного Нью-Йорка - где он, Борис Самвелович Оганесян, никогда не был.
– В курсе того, что с Валерой случилось?

– В курсе, - отозвался Вадик.
– Он мне звонил.

– Ты должен разобраться с этим. Мои цены знаешь.

– Это не так просто, - лениво пропел в трубку нью-йоркский Вадик.
– Я, конечно, сделаю, что смогу, но он избил полицейского, а это тебе не Краснодар...

– ...Слушай, ты, - Бориса Самвеловича душило от ярости, - сука... мудрец пархатый, я тебя в сортире грохну, дерьмо жрать будешь...
– лидер армянской общины споткнулся на слове, не знал, что сказать дальше. Вадик на том конце провода тоже притих.

– Послушай, - президент армянского "Арарата" перевёл дыхание.
– Я утраиваю гонорар. Если всё кончится хорошо. Но...
– он помолчал.
– Вдруг, мой сын вернётся... Молись, чтобы ты умер быстро и сразу. Чтобы не пришлось мучиться...

Борис Самвелович убрал трубку и посмотрел на неё внимательно. Трубка не отвечала. Потом снова приставил к уху.

– Не говори ничего. Просто скажи "понял".

– Понял, - тихо и быстро ответил Вадик.

Оганесян нажал "отбой". Потом откинулся в своём кресле. Он физически чувствовал, как пар вышел весь, и осталось только ощущение пустоты. Борис Самвелович вернулся к своим картам.

Он вытягивал их одну за другой. Домик покачивался, начинал съезжать набок, но ещё держался. "Домик - это я, - понял Борис Самвелович.
– Можно вытаскивать карты одну следом за другой, но их нельзя вытаскивать до бесконечности. Когда-нибудь всё обязательно рухнет." Оганесян вызвал секретаршу.

– Пригласи Саркисяна, - сказал он тихо.

Тот вошёл, аккуратно придерживая перебинтованную руку. По кошачьи ступая, проследовал через кабинет, настороженно заглянул в глаза президенту "Арарата".

– Садись, - Оганесян указал на пустое кресло.
– Чем радовать будешь?

Саркисян сел. Потом чуть наклонил голову.

– На какую тему?

– Не догадываешься?
– Оганесян вытащил одну карту. Домик вздрогнул и чуть не упал.

Саркисян догадывался.

– Карту тяни.

Инспектор, не понимая, смотрел на хозяина.

– Тяни карту.

Саркисян приподнял руку и дрожащими пальцами потащил карту к себе. Домик качнулся неуверенно и рухнул. Саркисян отодвинулся. Оганесян спокойно смотрел на него.

– Ты взял не ту карту, - проговорил он негромко.
– И всё полетело. Так бывает, когда не умеешь играть. Это делать надо аккуратно. Не то - проиграешь.

Оганесян отодвинул рукой карты.

– Где Артёмина?
– спросил он резко.
– Где Валет? У меня вчера разговор был кое с кем. Где они?

Инспектор нервно заёрзал в кресле.

– Мои люди работают сейчас над этим.

Оганесян молча рассматривал Саркисяна. Потом, повернув голову, глядел в окно. Как тяжёлые тучи собираются над домами, над крышами, над обнажившимся сквером.

– Интересно, - очень тихо сказал он, - снег пойдёт или дождь? Или, может, вообще ничего не будет?

Саркисян развёл руками. Он не знал.

– Когда ты их достанешь мне?

– Кого?
– инспектор моргнул.

– Не знаешь - кого?
– Оганесян отвернулся от своего окна.

– Ещё пять дней, - инспектор смотрел прямо в глаза хозяину.
– Пять дней - и я обещаю вам: мы всё сделаем. Краснодар - это джунгли. Человек здесь теряется легче иголки.

– Три, - взгляд у президента "Арарата" не отпускал жертву.
– Только три дня. Твоя голова полетит, если их головы мне не достанешь...

Лицо у него, вдруг, побагровело. Глаза широко раскрылись. Оганесян пошевелил ртом, и оттуда наружу вырвался ужасный придушенный хрип. Тут же вбежала секретарша. Она испуганно глядела на своего босса. Саркисян наблюдал, как секретарша спешно доставала лекарство, наливала в стакан воду.

– Вам лучше уйти, - бросила она инспектору. Саркисян встал и посмотрел на Оганесяна, беспомощно растянувшегося в своем кресле. Лицо у того было багровое, как у мамонта.

– Что с ним?
– сочувственно поинтересовался Саркисян у секретарши, когда они вышли из оганесяновского кабинета.
– Сердце?

– Именно, - быстро ответила та.
– Он очень больной. Перенёс уже два инфаркта. Вы не знали?

Саркисян покачал головой.

– Может, мне и не стоило вам этого говорить?

– Уже сказали.