Он не мог представить себя с мужиком. Все–таки, Санька – это было другое, дружба двух мальчишек, плохо вписывающихся в советскую школьную действительность. Англичанка и балерина. Для него, Борьки, это был давно забытый эпизод – не кулак, так жопа. Как смачно по–тюремному шутили в школе подростки: "лучше нет влагалища, чем очко товарища".

А Рон Залкин – совсем другая статья, с Роном и его семьей он провел, пожалуй, лучшие годы своей жизни. После Рона у него вообще не было друзей, только быстро меняющиеся восточные девицы из университета, липнущие к ашкеназскому парню.

Барух тяжело вздохнул. Он не слишком задумался, когда предложил Керен руку и сердце. Что реально их связывало? Дети? Секс? Вилла в Раанане, оплаченная его маман? Насколько они были семьей? Барух потерял всякую ориентацию. Он как никогда остро ощутил свое одиночество в этом мире, как Эннис дел Мар. Родители никогда не были ему близки, с Санькой они расстались в одночасье, как расстались потом с Роном. Наташка метеором пронеслась по его небосводу – вспышка... неясное воспоминание, а Лора, восхитительная Лора, оставила занозу на всю жизнь. Невзрачная рыжая толстенькая Лора была для него Статуей Свободы, падением совковых оков, освобождением от гнета подростковых комплексов.

Магия имени...

Керен? Карина? "Что в имени тебе моем..."

Карен Магнуссен... Как жаль, что в ливанской неразберихе восемьдесят второго потерялась ее фотография.

Когда ему с большим трудом удалось достать билет из Торонто в Тель–Авив, активные действия в Ливане уже практически кончились.

Он тогда сбежал в Ванкувер – приехал в Торонто к родителям, а через три дня сбежал, не выдержал постоянного нахождения с предками в одной квартире. "Канюки" – местная хоккейная команда, никогда особо не блиставшая, вдруг хорошо заиграла в сезоне 81–82, заняв второе место в своей зоне, а потом, как никогда прежде, достойно держалась против фаворитов кубка Стэнли.

Он долго ходил на стадионе вокруг сувенирного киоска, увешанного меморабилией "Канюков", не найдя ничего о Карен Магнуссен. Он спросил о ней у старого киоскера, у которого засветились глаза и сильнее задрожали руки.

– Вы откуда? – спросил он, услышав Борькин акцент, и удивился, что в Израиле знают о Карен Магнуссен.

– Вообще–то, я из России, – сознался Борька, – я видел ее серебряную программу в Саппоро, и потом в Калгари, когда повторилась та же история. В России тоже все передавали. Зато в Братиславе она получила, наконец, золото.

– Калгари! Я был тогда в Калгари! – старичок еще более оживился. – Вы себе не представляете, как трудно было достать билет на произвольную программу, а о показательных выступлениях я мог только мечтать – все было давно распродано, даже мои связи не помогли, а я все–таки почти всю жизнь при стадионе. Как вы думаете, почему первое место так упорно отдавали Шубе?

– У вас есть фотография Карен?

– Здесь? Ну что вы! Кто помнит сегодня про Карен, у канадцев короткая память. Так вы прилетели в Канаду из–за Карен?

– Нет–нет, у меня в Торонто родители, но из Торонто я прилетел посмотреть Ванкувер... может быть, из–за Карен.

– Пойдемте, я дам вам ее фото, у меня есть, раз уж вы прилетели издалека, я не могу вас разочаровать. – Старичок начал закрывать киоск, заталкивать внутрь стенды с открытками.

– Оставьте, неудобно же, – запротестовал Борька, но старичок был непреклонен.

– Я помню ее еще маленькой девочкой, а потом она стала знаменитостью, даже написала книгу. После победы в Братиславе она ушла из большого спорта, а жаль. Кстати, меня зовут Фил, а вас?

– Борис.

– Я живу совсем рядом, этот киоск, знаете ли, совсем перестал приносить доход, только в этом году можно отчасти поправить дела благодаря "Канюкам". А тогда Карен была королевой Ванкувера, наше захолустье, представьте, и чемпионка мира, вице–чемпионка олимпиады – одни ее фото и плакаты кормили нас весь год. Это был, наверное, самый лучший год. Нет–нет, не понимайте меня буквально, я не жалуюсь – уже объявили, что в восемьдесят шестом в Ванкувере будет "экспо", наверное, это оживит город... строительный бум уже сейчас чувствуется, и будет совсем другая жизнь. Знаете, это такое странное чувство, когда маленькая девочка с коньками через плечо покупает вот здесь у тебя жвачку, открытку, воздушный шарик, всякую дребедень, а потом вырастает и становится знаменитостью, чемпионкой мира, это... – Фил махнул рукой. – Трудно передать словами, что я тогда чувствовал. Конечно, у меня кое–что осталось с тех времен.

Когда они вошли в квартиру Фила неподалеку от стадиона "Канюков", Борька услышал два слова: Ливан и Израиль. В квартире громко вещал диктор канадского телевидения, передавая breakingnews[72] о вторжении Израиля в Ливан. Это было седьмого июня – второй день Ливанской войны. Борька мгновенно потерял интерес к Карен Магнуссен – Фил что–то рассказывал, представляя его "русским фанатом фигурного катания", его жена предлагала печенье, чай и кофе. Огромный плакат Карен Магнуссен висел на стене, и Фил долго бормотал про плакат и про автограф на нем, вытащил откуда–то альбом с черно–белыми фотографиями и стал листать его, подробно объясняя про каждый снимок, но Борька не слышал, его взор был прикован к экрану телевизора, где говорили про Ближний Восток. Он сунул в сумку цветную открытку с факсимильной подписью Карен Магнуссен, поблагодарил Фила и его жену, оставив десятидолларовую бумажку на столе, "ну не надо, что же вы, мы не бедствуем", и бросился в аэропорт, упрашивать канадцев отправить его в Торонто первым же рейсом.