– Как это ты, в Эйлате и без денег?

– Так получилось, долгая история, расскажу, если хочешь. А в Эйлат добрался на попутках, повезло – ребята от самого Тель–Авива довезли, поставил палатку на берегу, а сюда всех пускают бесплатно по случаю парада.

– Ты из Тель–Авива?

– Из Тиры.

– Как это? – Барух подумал об арабской деревне.

– Тират Кармель.

– А...

– Знаешь, где это?

– Да, конечно.

– Слушай, Барух, ты какой–то странный.

– А что?

– Ведь ты не гей?

– А черт его знает.

– Не голубой – за версту видно. Ты на девок пялишься. Разве нет?

– Сам не знаю, честно.

– В тебе все кричит, что ты здесь чужой.

– Ты тоже как-то не похож на других, а еще говоришь.

– Я–то гомо, а вот что ты здесь делаешь – непонятно.

– Пытаюсь в себе разобраться.

– И что, получается? – Амит проговорил это насмешливо, было видно, что он совершенно не верит Баруху.

– Слушай, я с утра ничего не ел, может, пойдем в ресторан?

– Я же тебе сказал, что я на нуле, только если пригласишь.

– Пошли, – Барух поискал глазами, куда бы бросить стаканы из–под пива.

– Оставь, уберут.

– И то верно.

Они молча прошли через лобби в пустой ресторан отеля. Музыка от бассейна сюда едва доносилась.

– Пиво, вино или что–нибудь покрепче?

– Пиво.

Барух заказал бочкового пива, и они углубились в меню.

Он пытался незаметно разглядывать своего нового знакомого. Лет тридцать или чуть меньше. Не жлоб, явно привык к интеллектуальному труду. Спокойный, не суетится, ведет себя естественно, хотя явно напросился на угощение.

– Слушай, Амит, – Барух решил, что все равно кому, хоть первому встречному, а выговориться он должен. Даже лучше, если первому встречному. – Я расскажу тебе свою историю. Знаешь, ты вот говоришь, что я не отсюда, что я чужой, это верно, но я и сам не знаю, где я. Я потерял ориентиры, еще вчера все казалось таким простым и ясным, а сегодня все запутано до последней степени, и я не знаю, кто я такой...

Амит улыбнулся и перебил его:

– Знаешь, как это называется, Барух? Это называется – "выйти из шкафа"! Поверь мне, мы все прошли через это. Здесь нет ничего нового, нет ничего особенного, все проходят через этот барьер. Это всегда болезненный удар по психике – признать себя самого таким, какой ты есть, перестать стесняться самого себя и других. Но, если вдуматься, почему мы получаем этот удар? – Амит протянул руку через стол и накрыл своей ладонью его ладонь. – Только потому, что общество хочет нанести нам этот удар. Общество, даже самое продвинутое, не признает нашего права на существование. Люди декларируют, что они толерантны, политкорректны, как ни назови, но в глубине души они не имеют в виду ничего из того, что они говорят. Всегда чувствуешь, принимают ли тебя сквозь зубы, потому что не принято коситься на геев в современном обществе, иначе заклюют, или человека совершенно не волнует, кого ты любишь, он искренне считает, что это твои проблемы, а не его. Только таких очень мало.

Они помолчали.

– Мы все "выходим из шкафа" рано или поздно. – Амит поднял бокал с пивом и опустошил его. – Я просто скажу тебе, как можно минимизировать потери, а дальше – тебе решать.

– Как? – Барух тоже залпом допил свой бокал.

– Думай только о себе, о своих чувствах, о своих желаниях, думай о том, что твоя личность уникальна, что ты никому не должен давать никакого отчета, что общество не имеет никакого права вмешиваться в твою жизнь. Ни один человек не имеет права вмешиваться в твою жизнь. Никто. Никто не может диктовать тебе условия, как жить и кого любить, ведь общество – это наносное. В древнем Риме было принято трахать мальчиков, сегодня принято трахать женщин, а завтра все снова переменится и станет, как в древнем Риме.

– Переменится?

– Посмотри вокруг, – Амит засмеялся, – не здесь – здесь пусто, а вокруг бассейна. Ведь далеко не все здесь геи и лесбиянки, больше половины пришло просто из солидарности, чтобы поддержать наше право на наш выбор. Это ведь не только "парад гордости" – это еще и парад любви. Ты любил кого–нибудь, только честно?

– Не знаю.

– Вот видишь, ты не знаешь, а говоришь – две дочки.

– Дочки – не в счет, это другое.

– Ну ладно, помимо дочек? Жена, любовница, любовник?

– Знаешь, после свадьбы у меня, кроме жены, никого не было, а вот в детстве...

– Что в детстве?

– Я переспал с мальчиком еще до того, как переспал с девочкой. Это был единственный раз. Тридцать три года назад.

– И ты не можешь забыть этого мальчика? Не можешь забыть тех ощущений? Не можешь забыть своей первой любви?

– Я не вспоминал об этом с тех пор. Трудно сказать, была ли это любовь.

Им принесли их заказ: стейки и чипсы, и еще пива.

– А почему сейчас?

– Не знаю. Посмотрел "Горбатую гору".

– И?..

– Она что–то во мне всколыхнула. После нее я уже не тот человек, что был раньше.

Амит задумчиво смотрел на него, время от времени хватая пальцами с огромной тарелки жареный картофель, макая его в кетчуп и отправляя в рот.

– Понимаешь, я никогда не задумывался над этим. Никогда не возникал вопрос: "Кто я?"

– А теперь возник?

– Теперь возник.

– Ты говорил об этом с кем–нибудь, с женой?

– Нет, конечно! Что я, псих!