Я вытаскиваю тетрадь, когда в класс входит учитель. Мужчина очень худощав, так что застегнутая на пуговицы рубашка висит на нем. Я перевожу взгляд на изящные линии своих рисунков и, схватив ручку, начинаю еще один. Волны и изгибы контуров успокаивают меня, облегчают тревогу и подкрадывающийся холод.

Рисуя, я смотрю на свою кисть, держащую ручку. Как я могу не помнить? Я пристально смотрю на ногти, костяшки пальцев, кожу, обтягивающую маленькие косточки моей руки. Как я могу не помнить эти руки? Как они росли, ощупывали, прикасались к чему-то, помимо коры деревьев, мою собственную кожу и…

Кровь.

Я крепче сжимаю ручку пальцами и сильнее давлю на бумагу, практически разрывая ее.

Мертвецы.

Я с усилием глотаю, зажмуриваюсь, но вижу пустой мертвый взгляд Клары и тут же открываю глаза. Ее больше нет. Нет, нет, нет. Это Гравёр убил ее. Он наносит глубокие раны своим жертвам, а затем вырезает что-то у них на коже. Поэтому им удалось связать два убийства. Три. Клара была третьей.

Я кладу ручку, засовываю руки в карманы и осматриваюсь. Столы, полы, пластик, люди. Меня окружают гладкие поверхности и слишком много людей. Их болтовня и движения заставляют меня вздрагивать. Время от времени я слышу удары одного сердца, двух, трех. Так много сердец, стучащих как барабаны. И я расстраиваюсь, вспоминая, что у меня самой сердцебиения нет.

Я осознаю, что моя рука, озадаченная тишиной в области сердца, движется к грудной клетке, сжимаю ее в кулак и опускаю на стол. Я ненавижу это место и эти стены, загоняющие меня в угол и провоцирующие приступ клаустрофобии.

Рядом кто-то покашливает, и я бросаю взгляд в ту сторону. Это один из огромных, мускулистых парней, с бледным лицом, покрытом щетиной, и черными глазами. Он подмигивает. Я отворачиваюсь.

Я все жду и жду звонка, чтобы наконец-то покинуть класс. Но учитель все еще готовится к уроку, перебирает бумаги на столе. Звонок на урок еще даже не звенел. Время тянется так медленно.

В этот момент я замечаю серость, распространяющуюся от мальчика, словно туман, расползающийся над болотом. Сидя за ним, я вижу, как пепельное холодное облако окутывает его как одеяло, и я с трудом могу разглядеть очертания его сгорбленных плеч. Меня пугает то, что чистый свежий воздух вокруг него превращается в нечто плотное и зловещее, способное задушить и сломить его своей смертоносной силой.

Парень остается таким весь день, от урока к уроку, серый, опустошенный и ссутулившийся в форме буквы “с” под тяжестью жуткого серого облака.

Когда он уходит из школы, я не имею ни малейшего представления, куда он направляется, но знаю, что должна за ним последовать. Он не замечает меня и даже не отрывает взгляд от тротуара. Парень просто шагает под дождем, ссутулив плечи и опустив голову, словно боясь встретиться с миром лицом к лицу. Я пытаюсь убедить себя, что он отвратителен, и удержать злость, наполняющую меня силой, но прекращаю это, предпочитая оставаться равнодушной. Однако, этот мрачный серый туман вокруг мальчика продолжает притягивать меня, проникая в незащищенное место глубоко в груди, минуя неприязнь.

Я предаю эту мысль забвению и смотрю, как он открывает скрипучие железные ворота, ведущие на кладбище и проходит мимо надгробий, не глядя на них, как будто его ноги сами знают, куда идти. Я держусь в стороне, но обгоняю его, не боясь быть обнаруженной, благодаря невнимательности парня и моей скорости.

Он останавливается.

Не двигается, не суетится, не говорит. Он просто стоит там как статуя. Тихий и одинокий, несмотря на то что вечно-блеклое серое облако над ним рассеивается, как будто надгробие вытягивает из него энергию и жизненную силу.

Я глотаю. Мантра заполняет мои мысли, пытаясь вытеснить любые эмоции, и внушает мне: “Держись от него подальше. Тебе не следует переживать о нем.”

И тут я слышу тихий приглушенный звук. Тяжелое дыхание, резкие вдохи и выдохи. Едва заметное дрожание плеч и капюшон, скрывающий выражение его лица. Мальчик-статуя обрушивается, падая на колени и оказываясь в наиболее разбитом и уязвимом положении, и я ощущаю, как одновременно с ним внутри меня что-то ломается. Он снимает капюшон, так что теперь мне его отлично видно даже под дождем и на расстоянии. Слезы безуспешно пытаются слиться с дождем, но я все равно их вижу. Его драгоценные слезы, наполненные болью. И все, что я могу сделать - это смотреть.

Внутри меня что-то меняется. Любопытство и сочувствие раздражают. Желание понять, почему он рыдает словно дождь, и то, как ему это удается, вызывает отвращение. Я прикасаюсь к своей щеке, гладкой и мокрой. Но слезы никогда не текут по этим щекам. И задаюсь вопросом, неужели я настолько пустое существо, что даже не могу плакать? Из-за этого я чувствую себя такой… расчлененной, раздробленной, словно жизненно важные частички меня потеряны или сломаны. Я не ощущаю нехватки этих кусочков, но, возможно, только потому, что не знаю, что потеряла. Коннор настоящий, я - нет.