Собрание
вернуться

Шварц Елена Андреевна
Шрифт:

ТРАКТАТ О БЕЗУМИИ БОЖЬЕМ

Бог не умер, а только сошел с ума, Это знают и Ницше, и Сириус, и Колыма. Это можно сказать на санскрите, на ложках играя, Паровозным гудком, или подол задирая (И не знают еще насельники рая). Это вам пропищал бы младенец 6-мильярдный, Но не посмеет, сразу отправят обратно. Но на ком же держатся ночи, кем тянутся дни? Кто планет и комет раздувает огни? Неужели ангелы только одни? Вот один, как бухгалтер, не спит, все считая Мириады, молекулы. Только затея пустая. И другой, подхвативши под руки птицу, Скачет, смеется и странно резвится… Может, и ангелы? Подкожной безуминкой вирус и в солнце и в сердце. Если вся тварь обезумела, Творцу никуда уж не деться. Мира лопнула голова. Холодно стало в раю. Морды кажут слова, Их пропитанье — дурная трава. И только надежда на добротолюбие тех, Кто даже безумье священное стиснет в арахис-орех.

СТОГА-УБИВЦЫ

Душистый вечер напролом Бредет, подняв рога. За ним безмолвною толпой С полей бредут стога. Бросай меня, стогов семья, На травку разбери — Семь глаз, стопу и уха три В труху столки, сотри. О, где ты, связка слёз сухих, Затеряна в соломе? Шипи, шурши и шелести О мягком костоломе. Подняв дреколья вверх, идут В ночи горбатой мглистой. Где вязка снов, как рыб живых? Где узелок мой чистый? Весь мир запутан, как кудель, Ворсинки, ости, нити. Зачем вы, злые колтуны, Весь камень-мир казните? Зачем смертельна мягкость рук, Бесчисленность, безмерность? Стог, разрыхляясь, звезды жрет, Их прадедову нежность.

В СКОБЯНОЙ ПРОВИНЦИИ

Сколько в небо взоров возносилось. Сколькие с Луной слипались лица. Звезды, звезды — это только гвозди, Вбитые из вечности в глазницы, Четырехугольные тупые, Купленные в скобяной столице. Сколько в мире мастерства железа! Всё в нем звякает, скрипит, скрежещет. Вот и сердце в кузнецы подалось, А едва умолкнет — затрепещет. Это ли оковы, звенья, цепи? Посинело или снова ало? Ничего нет мягкого на свете, Кроме раскаленного металла.

ДИТЯ В ГЕТТО В ОКРУЖЕНИИ БУКВ

Сегодня не вернулся "алеф", Вчера все прыгал надо мной И звал играть на дубе старом, На нежно-грубо-золотом. Моя рука его носила, Накренясь и отделясь. Алеф, ты меня умнее, А я глупой родилась. "Что, Басенька, ты вся трепещешь? Открой глаза, умой лицо!" Со стоном буквочка "омега" На палец пала, как кольцо. В окне качалась низко ива, За стенкой взвыл вдруг женский бас В холодном ужасе: "Скорее Ребенка прячьте под матрас". Все скрежетало, грохотало, Храпел безмозглый грузовик. И буква "шин" тремя свечами Сгорела в сердце в один миг.

ЗАЖИГАЯ СВЕЧУ

Свечи трепещут, свечи горят, Сами молитву мою говорят. То, что не вымолвит в сумерках мозг, Выплачет тусклый тающий воск. Зря ль фитилек кажет черный язык, Он переводит на ангел-язык. Что человек говорить не привык — Скажет он лучше, вышепчет сам, В луковке света мечась к небесам.

ЗЕМЛЯ ТОВАРНАЯ

Луна висела, как столпотворенье, Как вихревой комок, Сплелись в ней лица, хищные растенья, Псалмы, визг скрипок и стихотворенья, Водоворот камней и волосок. Я просыпалась, плавно прозревая… Луна плыла в задымленном окне. "Земля товарная" и "далеко до рая" Шептал в висок мне кто-то, напевая: "И больше нам не стыть в ее огне".

ЗАПАДНО-ВОСТОЧНЫЙ ВЕТЕР [13]

АРБОРЕЙСКИЙ СОБОР

УКРАИНСКАЯ ФЛОРА

1) маки и мальвы в июне 2) подсолнечник в июле 3) конец лета Маки украинской ночи За селом залегли, Как гайдамаки хохочут, Черное сердце в сладимой пыли. Черная бахрома, Мрака темней, дрожит, Сводит корни с ума, Белый надрез их пьянит. Мальва — она пресней — Малороссийский просвирник, Как украинская мова Русской грубей и тесней. Но она хлебцем пахнет. Каждый голодный год Пек ее, замерзая, Со снытью мешая, народ. Прабабушка младая В венке из васильков В омут глядит — Другая Манит со дна рукой. Врастают волосы в волны, Чмокнет венок венком. Вот под корягой Луною Днепровский давится сом. Ты, Украйна родная, Потерянная страна, Кровью меня согревая, Манишь с речного дна. Выпьет макитру горилки Хитрый казак — а вдруг? Товарищи мечут жребий, Сбившись в круг. И выпадает жребий, И усмехнулся казак. В глиняной люльке зарделся Шелково-тленный мак. Вот казак, накреняся, Выскочил из шинка, Гаркнул и повалился В дебри подсолнечника. А солнце вырыло ямку (Оно ведь черней крота) И упало в изнанку — Где сумрак и нищета. Подсолнух кротко поводит Телячьей своей головой. Семечек полное око Никнет к полыни седой. — Достань скорее занозы, — Он просит у казака, — Больно! Из налитого Лаковой кровью зрачка. Крот — солнце, Луна — монисто В маки галушки макают. Гетман, канувший в Лету, Плывет в свою хату на Канев. Разве пестики-тычинки Не просыпаны под тыном, И сама не отлетела У арбуза пуповина? Ты ли, мати Украина, Плачешь в ивах, длинных, сивых, И не ты ли пробежала Под буреющей крапивой?

13

Новые стихотворения.

СПб.: Пушкинский фонд, 1997.

Серия "Автограф".

ISBN 5-85767-099-3

96 с.

сентябрь, 1996

ЖИВАЯ МОЛНИЯ

Бродила Дева по Заливу И не заметила — как вмиг Лицо пространства исказило И начался небесный тик. Молния в нее вонзила Взгляд, малиновым пером Чиркнула, заскользила Спинным хребтом. Но не сожгла, а оживила, И в муках молния сама Живою стала и светила, Переливалась, воздух жгла. Она лишь к древу прислонилась — И целый лес гудит огнем, Дитя погладила (забылась) — Младенец рухнул головней. Золотая! Погибельная! Тьмы дочь, И душа ее, и в нее скользнешь. После тебя темнее ночь. В золе ты душу свою найдешь?

1982

ПЕРЕЕЗД ЧЕРЕЗ ПРОКЛЯТЫЕ ГОРЫ,

или

СЕРБЫ, УНОСЯЩИЕ НА СЕБЕ ГРОБЫ ПРЕДКОВ

Балканская баллада
Мчит автобус через горы, и — Прокленти имя им. Вот каньон, заросший мелким красным слабым листьецом. А со дна струится верткий Тонкошеий белый дым. Он со дна ведет проклятье Вверх — к вершинам — поводырь. Черный глухо-мертвый ослик На обочине распух, Мимо вдаль трусит, задумчив, В грубых шорах И в расшитой в кровь попоне Старый серенький лошак, Бубенцами: дринь дак-дак. Задыхаюсь я под неба Ярко-синей простыней, И душа уже не дышит — Будто я в избе курной. Перец едкий сыплет с неба. Что же остается, серб? Взять ли домовину деда И бежать вглубь дальних неб. Что ж? Отныне — это стол твой, Это — жесткая постель, Ты сметаешь крошки хлеба, Над сосновым твердым ложем Закачает веткой ель. Разве можно, разве право Мертвых с жизнью разлучать? Или призрак от живого Льзя ли грубо различать? Спи же в домовине деда, Мы схороним в облаках, Запустив ее на небо Длинной песней в завитках. Мой же путь лежит нелепый В монастырчик под горой, Пахнет кофе, тайной склепа, Где молитвы подогреты Сливовицей молодой. Ледяную брагу в кровь пущу, Лепестком замерзшим заев, И за пазухой словесную пращу Шевельну, и ременный напев.