В качестве оперного гастролера и концертного певца незабвенный Иоаким Викторович исколесил чуть ли не всю Россию, много и с большим успехом выступал во всех крупных городах Западной Европы. Репертуар его был огромен, он включал сто с лишним опер и около шестидесяти опереток. Учил он твердо и быстро, умел дышать одним дыханием с оркестром и его дирижером, был всегда исключительно корректен в сценическом поведении и отлично знал меру в сценических акциях. Не припомню ни одного случая, чтобы о нем говорили отрицательно как о драматическом актере, хотя масштаб его драматических способностей, да и темперамент были не очень велики. Очевидно, он хорошо знал ту меру сценической игры, которая нужна оперному певцу, и не злоупотреблял приемами драматической сцены.

<Стр. 402>

Однажды мы с ним оказались соседями на «Травиате» с Л. Я. Липковской в заглавной роли. По окончании спектакля Тартаков сказал мне:

— Видите, как она перебарщивает? Это заламывание рук, эти всхлипы хороши были бы, вероятно, в «Даме с камелиями», но в «Травиате» они портят музыку, мешают ее слушать. Никогда не переигрывайте, молодой мой друг, помните, что это опера, а не драма!

Мне думается, что это было его кредо и он его умело соблюдал — в Грязном и в Тельрамунде, в Томском и в Риголетто, в Онегине и в старике Жермоне и т. д. и т. п.

Тартаков не ограничивал свою деятельность одними только выступлениями, а ставил спектакли, обучал молодежь и многих оперных артистов искусству бельканто. Сам Шаляпин называет его в числе своих учителей. Учились у него знаменитая в свое время певица М. Н. Кузнецова-Бенуа, прекрасный баритон А. М. Брагин и многие другие. Получив хорошую школу, Тартаков усвоил и многие педагогические приемы своего великого учителя. Достаточно сказать, что, покидая по старости свой пост профессора пения в Петербургской консерватории, знаменитый певец и педагог, один из учителей Баттистини— Котоньи заявил, что он уезжает на родину со спокойной совестью, так как видит прекрасного преемника в лице Тартакова. Когда Иоаким Викторович стал профессором Петроградской консерватории, в его классе было около сорока студентов, тем не менее А. К. Глазунов (директор) и А. В. Оссовский (проректор) неоднократно упрашивали его «раздвинуть стены» класса еще для каких-нибудь выдающихся голосами студентов.

С 1909 года Тартаков состоял и главным режиссером Мариинского театра. Умный и тактичный руководитель коллектива, он умел бороться со всеми закулисными проявлениями артистического эгоцентризма, поддерживая в то же время дисциплину и уважение артистов к своему труду и художественным обязанностям.

Несмотря на возраст, Тартаков по-прежнему сохранял характерную для него жадность к работе, к выступлениям в оперных спектаклях и концертах. Под старость обзаведясь молодой женой и крохотным ребенком, он отнюдь не избегал «левых» концертов. По существу, последнее обстоятельство и явилось причиной его трагической гибели.

<Стр. 403>

Незадолго до катастрофы я в качестве члена правления Рабиса журил его, что он не щадит своих сил. Мы с мим тогда были дружны, и он иногда заходил ко мне в правление в мои приемные часы «пофилософствовать на общественные темы». Высоко ценя его искусство и всячески это подчеркивая, я в то же время напоминал ему, что его дыхание уже не позволяет хорошо петь, например, арию Фигаро, что он вообще не должен так размениваться.

— У вас нет Лизочки,— говорил он мне в ответ. — Если бы у вас была двухлетняя дочь, вы бы так не рассуждали.

— Но и помимо Лизочки,— сказал он мне как-то в минуту откровенности, — я вам признаюсь, что... что мне неприятно сидеть дома, в то время когда другой баритон, ну вы, например, будете петь. Поймите меня правильно — это жадность на работу, это реакция на самый факт отстранения меня от работы. Может быть, это влияние старости, но это так...

Как-то ко мне явился один из администраторов и предложил поехать спеть партию Амонасро в отдаленном рабочем клубе в районе завода «Большевик». Я разрывался тогда между театром, Рабисом, музыкальным отделением ТЕО и всячески воздерживался от дальних поездок. Но администратор настаивал и предложил мне целый миллион за спектакль. (Это было во время инфляции.)

— Два, — сказал я в ответ, и тот от меня отстал.

Вскоре он вернулся с сообщением, что встретил Тартакова, который согласился ехать за миллион.

Когда по окончании злополучного спектакля артисты усаживались в грузовой автомобиль, администратор уступил Тартакову свое место возле шофера. Ударившись грудью о «баранку» руля при падении машины в канаву, Тартаков погиб.

В том году все было трудно: и похороны организовать и памятник поставить. С гордостью вспоминаю, как много труда я в качестве члена правления Облрабиса приложил к сбору средств на постановку памятника. 11равда, организованную Облрабисом комиссию возглавлял А. К. Глазунов, который двумя прекрасными публичными речами о Иоакиме Викторовиче как об очень выдающемся явлении искусства значительно облегчил

<Стр. 404>

мою работу, но трудностей было немало. Одного только я не мог преодолеть — модных тогда кубистических уклонов архитектора И. А. Фомина, автора памятника. Входившие в состав правления Облрабиса художники подняли его на щит, и я, «неспециалист», был вынужден стушеваться. Так и стоит этот кубистический монумент на могиле чудесного певца-реалиста.

5

Среди певцов, которых я хорошо знал еще по Киеву, в Петербурге выдвинулись еще два разных по своим особенностям баритона: Павел Захарович Андреев (1874— 1950) и Александр Михайлович Брагин (1881 —1955).