М. Е. Медведев, как он сам рассказывал, начал петь с детства в хоре. В семнадцать лет он перебрался в Киев. Предоставленный самому себе, он не успел наголодаться, как в Киев приехал Николай Григорьевич Рубинштейн набирать учеников для Московской консерватории. Худой, плохо одетый юноша с горящими глазами и ломающимся еще голосом пошел к нему на пробу. Н. Г. Рубинштейн пленился бархатными нотками молодого и красивого тенора, сразу угадал талантливого человека и увез его в Москву. Он поселил ученика у себя в доме, поил, кормил и одевал его, сам учил теоретическим предметам и наблюдал за уроками пения, которые давал ему профессор Гальвани.

<Стр. 92>

Забота Н. Г. Рубинштейна о питомцах консерватории вообще и о Медведеве в частности была постоянной. В бытность Медведева на третьем курсе его услышал известный в то время антрепренер и певец И. Я. Сетов и подписал с ним исключительно выгодный для начинающего певца трехлетний договор. Увидев этот договор, Н. Г. Рубинштейн разорвал его и гневно сказал:

«Нужно кончить консерваторию, учиться нужно, петь успеешь!» — И Медведев послушался.

Не следует ли нашим консерваторским директорам брать пример с выдающегося директора Н. Г. Рубинштейна, а молодым певцам с не менее выдающегося певца М. Е. Медведева, вместо того чтобы с четвертого, а то и с третьего курса переходить и допускать переход недоучек на профессиональную сцену?—Но это между прочим.

Сценическому искусству Медведев обучался в Московской консерватории у одного из лучших артистов Московского Малого театра — Ивана Васильевича Самарина, учителя Г. Н. Федотовой и многих других корифеев русской реалистической школы. Одного влияния И. В. Самарина было достаточно, чтобы все воспринятое Медведевым от обрусевшего итальянца Гальвани послужило только подножием тому чисто русскому выразительному искусству, которым впоследствии блистало проникновенное исполнение Медведева.

С именем Медведева связано первое представление оперы «Евгений Онегин» (17 марта 1879 г.) в Московской консерватории, когда он спел партию Ленского, и исполнение в Киеве роли Германа в «Пиковой даме», когда опера была поставлена под управлением И. Прибика в присутствии П. И. Чайковского.

Петр Ильич сохранял к Медведеву теплое чувство всю свою жизнь и был о нем, по-видимому, высокого мнения. В архиве Медведева, хранящемся в музее П. И. Чайковского, находятся два рекомендательных письма, Медведевым явно неиспользованные.

Одно адресовано В. П. Погожеву.

«3 сент. 1890 г. Киев. Дорогой Владимир Петрович!

Позвольте рекомендовать Вам с самой лестной стороны певца-тенора Медведева, желающего дебютировать в

<Стр. 93 >

Петербурге. Окажите ему, пожалуйста, Ваше содействие; я уверен, что, услышав его, Вы почувствуете, что в лице его Петербургская труппа сделает хорошее приобретение.—

Преданный П. Чайковский».

Второе адресовано известному импрессарио Шуберту (письмо написано по-французски, привожу перевод).

«Москва 16/28 февраля 1892 г.

Дорогой и глубокоуважаемый господин Шуберт!

Настоящим имею честь представить и рекомендовать Вашему благосклонному вниманию г-на Медведева, тенора, очень известного в России. Мне кажется, что пражская публика будет рада услышать его, так как он обладает всеми качествами артиста в полном смысле этого слова.

Верьте, милостивый государь, в самые лучшие чувства.

П. Чайковский».

Перед постановкой «Пиковой дамы» в Московском Большом театре Петр Ильич настоял, чтобы для премьеры был приглашен именно Медведев, так как, услышав его еще в Киеве 19 декабря 1890 года, Чайковский сказал, что это лучший русский Герман.

В то время когда я встретился с Медведевым, он уже завершил свою оперную карьеру и ограничивался концертными выступлениями.

Однако летом 1910 года, будучи начинающим певцом и выступая в его антрепризе, я не раз имел случай услышать его со сцены в нескольких оперных актах. Когда дела антрепризы ухудшались, Медведев прибегал к помощи своей былой славы и объявлял сборный спектакль со своим участием. Обычно давались вторая картина из «Демона», в которой он пел партию Синодала, третий акт из «Риголетто», где он пел не теноровую партию герцога, а баритоновую партию Риголетто, и, наконец, одна-две сцены из «Пиковой дамы».

Синодал был ему высок по тесситуре, его арию он пел на тон ниже, но в отдельных фразах производил еще хорошее впечатление; внешне же он был в высшей степени колоритен.

Партию Риголетто Медведев пел очень сгущенным звуком, почти баритоном. Некоторые ноты звучали замечательно,

<Стр. 94>

но утомленный дыхательный аппарат и, главное, отсутствие тренажа, невзирая на ряд интересных моментов, делали исполнение в общем напряженным.

Совершенно иное — и большое — впечатление Медведев производил в роли Германа, поскольку, в частности, небольшая сцена в казарме не ставит перед исполнителем особенно трудных вокальных задач.

Прежде всего у него был какой-то особый ритм. Дело не в том, что он пел очень точно, а в том, что вы как будто слышали внутреннее ритмическое пульсирование каждой фразы. Усиливая отдельные ноты какой-то особенной вибрацией в груди, Медведев как бы вкладывал в ваше сердце те чувства, которыми он был обуреваем.

Пройдя в свое время партию Германа при консультации П. И. Чайковского, Медведев вел роль очень сдержанно, без каких-либо мелодраматических эффектов, но его исполнение было полно внутренних переживаний. В сцене в казарме, откинув назад голову, застыв возле кровати на коленях, он слушал закулисный хор с совершенно отрешенным взглядом. Изредка только в глазах его вспыхивали какие-то огоньки. Пальцы, еле-еле двигаясь, перебирали одеяло. Совсем автоматически на замечательном звуковом морендо он произносил в последний раз: «Тройка... семерка... туз...». И отнюдь не разражался хохотом, как делали многие, а, наоборот, замирал в каком-то недоумении.