Этому предшествовал уход Дзержинского из дома с поступлением в Виленскую гимназию, как полагают, из-за темной истории со смертью его младшей сестры Ванды. Сестра умерла то ли от болезни, то ли в результате некоего несчастного случая. Долгие годы уже ходит версия, что Феликс с другим его братом, Станиславом, стали виновниками гибели Ванды, забавляясь отцовским оружием и случайно произведя выстрел, за что оба были отлучены от дома и отправились в столицу Виленского края начинать самостоятельную жизнь. Так это было или случайное убийство сестры Феликсу Дзержинскому приписали недруги и любители исторических сенсаций, но он действительно уезжает из родного дома учиться в Вильно, где вскоре вступает в польский социалистический кружок Моравского, а затем становится уже убежденным и стойким социал-демократом. Во всяком случае, с отъездом в Вильно и присоединением к марксистам Феликс Дзержинский решительно порывает с домом и семьей, он практически никогда затем в разговорах или письмах не поминал родителей, и на похороны родной матери человек с «горячим сердцем» отчего-то не приехал. С семнадцати лет семьей Феликса стала социал-демократическая партия, а сам он верным ее адептом до гробовой доски.

После первого ареста и предварительного заключения в Ковно (Каунасе) в 1897 году двадцатилетнего бунтаря выслали в Вятку. Отсюда, из вятского городка Нолинск, он совершил первый свой побег, был объявлен во всероссийский розыск и перешел на нелегальное положение, работая в подполье социал-демократов в Варшаве. Здесь он имел оригинальную партийную кличку Переплетчик, сохранившуюся за ним в большевистском подполье до самого 1917 года, но никогда не употребляемую уже на посту главы ВЧК. И редко почему-то упоминаемую в советской литературе, словно этого партийного прозвища Дзержинского агитпроп по каким-то причинам стыдился, в отличие от его партийной клички в РСДРП – Юзеф.

Вятская ссылка в жизни двадцатилетнего ссыльного бунтаря Дзержинского отмечена еще и первой по-настоящему пылкой любовью к девушке по имени Маргарита, тоже пребывавшей в вятских краях в ссылке за свою политическую деятельность, роман с которой был недолгим и навсегда закончился с побегом Феликса Эдмундовича из Нолинска от большой любви в большую политику. Хотя исследовавшая тему «Дзержинский и его женщины» журналист Татьяна Федоткина пишет о первой любви юного Дзержинского еще в гимназические годы в Вильно к сверстнице Марысе Демкевич, с которой юный Феликс клеил на заборах социалистические листовки, а Маргарита Николаева в Нолинске появилась позднее, и ее Феликс оставил со словами: «Не могу искать личного счастья, когда миллионы людей страдают».

Хотя возможно, что разрыв Феликса с первой большой любовью только потом любящие Дзержинского авторы обставили такой «идейно-политической» ширмой, возможно, просто их любовь оказалась недолгой и зашла в тупик. На это наводят мысли недавно опубликованные письма Дзержинского к Николаевой из книги коллектива авторов из Академии ФСБ «Я тебя люблю», собравшей любовную переписку Феликса Эдмундовича. Письма Маргарите из 1899 года, напротив, рисуют молодого революционера не столько идейным фанатиком, сколько мятущимся человеком и не очень уверенным в себе пареньком. Во всяком случае, он пишет, что им все равно никогда не быть мужем и женой, что он вообще не приемлет церковного венчания, а значит, не стоит усиливать искушение любви и ослаблять свои и так подорванные в ссылке силы. Кажется, это трудно трактовать впрямую как решительный отказ от любви в пользу революции. В том же письме Рите Николаевой Феликс пишет: «Ты видишь во мне фанатика, а между тем я просто жалкий мальчуган, чувствую себя слабым и бессильным, и мысль эта меня пугает». Это явно слова не фанатика-революционера, гордо отринувшего любовь во имя классовой борьбы. В 1901 году в письме из Седлецкой тюрьмы Дзержинский окончательно объяснился с Николаевой и попросил ее больше ему не писать никогда.

Потом в годы подполья будет еще недолгая любовь к польской еврейке по имени Юлия Гольдман, закончившаяся трагично смертью возлюбленной от туберкулеза и оставившая надолго в сердце Дзержинского шрам. Только после этого в жизнь Феликса Эдмундовича входит еще одна соотечественница и соратница по революционной борьбе Софья Мушкат, которая становится единственной законной женой в жизни Дзержинского. Оба с головой ушли в подпольную борьбу за права рабочего класса, даже их медовый месяц закончился арестом Софьи охранкой, и их сын Ян (Ясек) родился в тюремной больнице, оттого с детства страдал рахитом и отставал в умственном развитии. О ранней романтической любви Феликса Эдмундовича в вятской ссылке и о его умершей другой подруге советская история тоже, естественно, не распространялась, согласно коммунистической установке он всю свою личную жизнь связал только с женой Софьей.

Еще один нигде не доказанный и часто обходимый молчанием факт: во многих ставших нам теперь доступными мемуарах эмигрировавших руководителей тайного сыска царской России Дзержинский упорно именуется кокаинистом. Хотя в первые годы ХХ века увлечение кокаином не было столь шокирующим и компрометирующим человека фактом, модным порошком увлекались и сами жандармы высокого ранга (и лично начальник Департамента полиции Белецкий), и профессиональные революционеры, и откровенные уркаганы, и поэты Серебряного века, и просто недоросли-гимназисты. Если пламенный революционер и будущий глава ЧК Дзержинский и употреблял тогда кокаин, это смотрелось бы в любом случае не так вызывающе, как сейчас. Хотя мне лично трудно представить Феликса Эдмундовича, заталкивающего себе в ноздри белый порошок, но это, возможно, играют роль наши современные понятия о кокаине и сложенный десятилетиями образ Железного Феликса, не всегда совпадающий с живым человеком по фамилии Дзержинский.

В 1900 году новый век принес Дзержинскому новый арест и камеру известной в Польше тюрьмы городка Седльце под Варшавой, затем сибирскую ссылку, побег с этапа, эмиграцию – тоже типовой путь стойкого большевика до революции. С этапа Дзержинский бежал из Верхоленска на лодке, сплавляясь по реке Лене вместе с напарником по побегу – известным среди эсеров боевиком Сладкопевцевым. Тогда этика революционера не запрещала еще большевику иметь в напарниках по побегу с царской каторги эсера, а позднее такой двухпартийный дуэт беглецов будет смущать советских историков. Поэтому они или будут вообще замалчивать наличие товарища Дзержинского по Верхоленскому побегу из «неправильной» партии, или позднее поминать «революционера Сладкопевцева» без указания на компрометирующую его причастность к партии эсеров. Ловчее всех поступил Юлиан Семенов в посвященном жизни Дзержинского документально-художественном романе «Горение» от 1977 года. У Семенова напарник Дзержинского по побегу Сладкопевцев честно назван эсером, но при этом все время их побега Феликс Эдмундович без устали воспитывает товарища в правильном духе, почти склоняя его к единственно правильному марксистско-ленинскому учению. Здесь наш прекрасный писатель Юлиан Семенов наверняка успокаивал партийных цензоров, отлично понимая, что в реальной истории тяжелого побега двух политзаключенных из Сибири в Европу такая показательная политинформация прожженному боевику-эсеру Сладкопевцеву была невозможна, тот сам мог кого угодно поучить жизни. Так правили в те годы историю в целом, Дзержинский и его биография здесь просто эпизод. А они со Сладкопевцевым действительно добрались от сибирской Лены до границ Российской империи и по чужим документам ушли за границу. За границей Дзержинский жил в Берлине, здесь была крупная колония российских политэмигрантов, периодически выезжал в Швейцарию и Австро-Венгрию, где в австрийском тогда Кракове работал в зарубежном центре польских социал-демократов.

События 1905 года позвали Дзержинского назад в Россию для участия уже в вооруженной борьбе с правительством, опять следует арест в польском городе Лодзь за организацию уличных беспорядков горняков, амнистия в конце 1905 года по царскому манифесту о свободах, еще один арест в 1906 году, ссылка в Енисейскую губернию и побег оттуда. В этот побег 1907 года Феликсу помог уйти один из братьев, которых в его семье было много, Игнаций Дзержинский взяткой подкупил конвоиров, давших Феликсу сбежать.