Шрифт:
И все было бы хорошо, но мелкие людишки вознегодовали. Мелкие людишки, как ты знаешь, всегда негодуют. Не могут простить простому российскому чиновнику присвоение миллионов. Им-то что? Какая им разница шесть у них будет томографов или десять? А у чиновника жена-истеричка да дочка пони требует.
— А без сарказма если? Кто тебе-то рассказал? — поинтересовалась Зуля.
— Не могу сказать, — серьезно откликнулась Заваркина, — даже намекнуть не могу.
— Почему ничего не было в СМИ?
— Было, — Заваркина усмехнулась, — на сайте УВД появилась заметка о предпринимателе, который что-то намахинировал с томографами. Про чиновника Колдырева не упоминалось.
Зуля фыркнула.
— Суд через три недели, — сказала Заваркина, — у тебя есть время передумать, но знай: я не дам им спустить все на тормозах. По большей части из-за этого.
Она показала на свою рассеченную бровь.
— Тебе можно будет книгу написать, — мечтательно вздохнула Зульфия, — у тебя наверняка столько информации есть…
— Отличный ход, — засмеялась Анфиса, — но я тебе все равно ничего не расскажу.
— Попытаться стоило, — улыбнулась Зуля.
— Про них — никогда и ничего, — твердо сказала Заваркина, — про себя однажды расскажу тебе все.
Помолчали, придавая моменту значимость.
— Да и потом, разве это отличный сюжет для книги? — брызнула сарказмом Заваркина, — чиновники в России воруют! Как свежо! Как оригинально! Нет, я бы написала книгу о зомби-апокалипсисе. Представь, уцелел только один маленький городок на юге России, который предусмотрительный мэр окружил каменной стеной. Его жители даже не узнали, что вся страна вымерла, что за стеной больше никого нет, кроме кровожадных мозгоедов. И тут четверо учеников частной школы впускают зомби в город, решив, что зомби снаружи ничуть не хуже, чем те, что внутри. Книга бы заканчивалась сценой, в которой эти четверо стоят на крыше своей школы, наблюдают закат и то, как монстры пожирают их семьи и друзей.
Зульфия засмеялась, но тут же снова нахмурила бровь.
— А с тобой все в порядке будет?
Заваркина промолчала и выбила сигарету из пачки.
— Ответь мне, — потребовала Зульфия. В ее голосе плескалось беспокойство.
— Они так увлеклись собой, своим величьем, своими играми, что забыли, что «у века каждого… на зверя страшного… найдется свой однажды волкодав», — пропела Заваркина, — и что они тоже люди. И могут, например, умереть.
— Ты что несешь-то? — испугалась Зульфия.
— Я захмелела, — Анфиса отодвинула от себя стакан, в котором осталась только мята.
О, моя счастливая Зульфия! У нее драма, если чиновник обманул или муж ужин раскритиковал. Знала бы она о моей разновидности конфликта: когда оголтелое зверье — отбросы рабочего района — лупит тебя ножками от стульев только за то, что ты дышишь их воздухом.
Я тогда попала в больницу, помнишь?
Чтобы скрыть уголовщину и не лишиться дотации Верховная Тварь положила меня в глазное отделение, якобы с ячменем. К ее счастью, вся физиономия у меня была фиолетово-коричневая и разобрать, есть ли там ячмень или нет, не представлялось возможным.
Девочки-восьмилетки меня боялись. Когда у меня открылся один глаз, я посмотрела на них взглядом пойманного в капкан зверя, причем не крупного, а так… зайца или суслика, которому стальные жвала перебили хребет. Они, небесные создания — с косичками, куклами и умытыми лицами — казались мне существами с другой планеты. У одной из них было две пары гольфиков: одни выше колена, бирюзового цвета, а другие — чуть ниже колена, цвета незабудок или барвинка. Я не знала тогда, что на свете существует такой цветок — барвинок.
Когда ты сбежал с уроков и навестил меня, то засмотрелся на нее, на трогательный хрупкий барвинок в гольфиках, помнишь? Тебе было уже десять. Ты был взрослым мужчиной.
Меня побрили налысо. Детдомовских вшей испугались. У меня еще не сошел отек, и ты удивился тогда, как мы с тобой похожи. Как брат и сестра. Хотя, если честно, я была больше похожа на лысого хомяка, чем на тебя.
С тех пор я только один раз дала своим волосам вырасти длиннее, чем на полтора сантиметра. И никогда больше не плакала. А эти три ублюдка, что били меня той ночью в пустой классной комнате… Они все сгорели.
— Ты все уладил? — спросил Барашкин, отодвинув от себя пепельницу с дымящейся сигаретой. Бросив курить почти двадцать лет назад, он не выносил табачного дыма.
— Да, сегодня первое заседание, — подтвердил его брат. Он сидел в кресле с прямой спиной, положив руки прямо перед собой на полированный стол, — никакой прессы не предвидится.
— Ты разговаривал с… — Барашкин выразительно посмотрел наверх. Его брат кивнул.
Барашкин посмотрел на него в нерешительности. Он не хотел нагнетать напряженность, но предупрежден — значит вооружен.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — усмехнулся Колдырев и глубоко вздохнул, — ты думаешь, что если на заседание явится его дежурная сучка, значит…
— Она не явится, — Барашкин попытался придать своему тону максимум убедительности.
Колдырев кивнул и встал. Братья пожали друг другу руки, и, выйдя из кабинета, разошлись в разные стороны: Барашкин спрятался у себя и плеснул в стакан коньяка, Колдырев же спустился к машине, чтобы проехать пару кварталов до здания суда.
Он вошел в зал суда вальяжной походкой и с легкой улыбочкой, немного отстав от своего адвоката. Но тут он увидел то, что заставило его сбиться с шага и перестать ухмыляться: Заваркина в красном кардигане.
Она стояла, облокотившись на деревянные перила, что отделяли главных действующих лиц от зрительного зала. Колдырев, растеряв свою напускную важность, ринулся к ней.
— Как вы узнали? — спросил он, серея лицом.
— Я прошу вас воздержаться от разговоров с прессой, — прошептал догнавший его адвокат.
— На сайте суда висит информация об этом заседании, — спокойно ответила Заваркина и уточнила, — об этом открытом для прессы заседании.
— Ты врешь! — Колдырев вскипел, — там нет фамилии!