Зуля торжествующе улыбнулась. Удивить чем-то Заваркину на протяжении стольких лет дружбы и совместной работы ей удавалось два или три раза.

— Во главе Объединенной компании, — повторила Зульфия, — там должен был быть кто-то другой, но в последний момент передумали.

Созданная в этом году Объединенная компания должна была пригреть под своим крылом несколько маленьких газеток с небольшой аудиторией и реформировать их в нечто стоящее. «В ощип» попадала и «Благая весть».

— Зачем они ставят его? Что он в состоянии изменить? Он же замшелый валун, на котором уже в советское время жабы не квакали! — Заваркина была вне себя, — сколько ему лет? Семьдесят восемь?

— Шестьдесят два, — поправила ее Зульфия, удивленная столь бурной реакцией.

— Ад! — заключила Заваркина, подхватила куртку и лэптоп, — я пойду детеныша проверю. Разбередили, говнюки, мои неврозы.

— К Егорке, поди, поскакала? — спросила Зуля с улыбкой.

— Ты меня знаешь, — Заваркина кокетливо подмигнула ей, — мне нужны положительные эмоции.

— Анфиса, — вдруг позвала ее Зуля. Заваркина удивленно оглянулась: она никогда не называла ее по имени.

— Почему все говорят, что приговор будет оправдательным?

— Потому что приговор будет оправдательным, — сказала Заваркина равнодушно, — это его право по рождению.

Зуля скривилась и на лице ее было написано столько несчастья и вселенской скорби, что Заваркина подошла и обняла ее: прижала на секунду ее голову к груди и поцеловала в макушку. У Зули запершило в горле.

— Прощай, — с этими словами Анфиса вышла.

— Я все равно не опубликую, — стараясь казаться беззаботной, крикнула ей вслед Зуля. Но комок из ее горла никуда не делся.

Слова о праве по рождению больно зацепили не только Зульфию, но и Кирилла. Не то, чтобы он не спал ночью или перестал есть, но каждый раз, пока он мониторил биржевые сводки или болтал по скайпу с Сонькой, слова «право по рождению» всплывали в его голове. Что если она права, и все его усилия не стоят ломаного гроша? Вернее, ломаный грош он как раз получит, но этим все и ограничится.

Он заменит покосившуюся избенку, которую выстроил его дядька на своем садовом участке на деньги, сэкономленные с копеечной пенсии. Он отправит мать в Париж, который та всегда мечтала увидеть. Но что если это гадкое чувство второсортности, которое так живо расписала ему Заваркина, никуда не исчезнет?

— Найди себе, племяш, девку богатую. Ты же пацан видный, — говаривал его дядька.

— Нравится мне там одна, — отмахивался Кирилл.

— Богатая? — смеялся дядька, — мы ее на огороде заставим работать.

Кирилл представил себе губернаторскую дочку в нитяных перчатках на грядке, выдирающую сорняки, и улыбнулся.

Его сердце застучало чаще, а низ живота сладко заныл: она звонила ему по скайпу с Мальдив, куда укатила со своей семьей.

— Я ненавижу свою жизнь, — она сидела на пляже в ярко-красном купальнике.

Про себя Кирилл поразился тому, что можно ненавидеть свою жизнь, сидя на таком белом-белом песке под теплым ветром и ласковым солнцем. Он снова было подумал о праве по рождению, но его отвлек Сонин купальник.

— Покажи животик, — попросил он. Сонька самодовольно вытянулась перед камерой.

— Что случилась в Б? — спросила Сонька обеспокоенно, — мобильник у отца трезвонит беспрерывно. Но я его на беззвучный режим поставила и кинула в карман своей пляжной сумки.

— Выброси его в океан, — велел Кирилл, — Анфиса Пална тут кое-что натворила.

— Вот только оставь ее без присмотра, — рассмеялась Сонька, достала пластмассовый прямоугольник из сумки и швырнула его в воду. Накатившая бирюзовая волна проглотила его.

— Заинька, я пошутил вообще-то, — ласково сказал Кирилл.

Соня улыбнулась и пожала плечами.

— Когда ты вернешься? — заныл Кирилл и сам удивился своему тону.

— Через неделю, — скривилась Соня, — здесь тоска смертная. Мать не дает мне есть и почему-то предлагает поступать в Академию русского балета. Отец над ней смеется.

— И как ты справляешься?

— Я говорю «я спрошу у Заваркиной» и меня выгоняют из бунгало, — рассмеялась Соня, — вчера ночевала в гамаке на пляже. Было холодно и змеи…

— Я соскучился, — сказал Кирилл.

— Я тоже, — нежно пропела Соня, — с радостью бы променяла эти мерзкие пальмы на елки из нашего парка.

— И бунгало на чердак? — улыбнулся Кирилл, и погладил Кляксу, сидящую у него на коленях.

У Кирилла язык не повернулся сказать ей, что на чердак им больше нельзя.