Ребята выглядели с утра очень помятыми, но при виде бутылок трое начали улыбаться, а один побежал в уборную. Проявив неожиданную прыть, он прыгал через своих друзей, как раненый сайгак, наклонив голову вперед, тараня невидимыми рогами пространство и зажимая рот рукой. Мне стало грустно взирать на эту картину, потому что было понятно, что все утро, глядя на меня, они будут думать, что именно я – причина их плохого сегодняшнего настроения. Я сослался на то, что меня ждут мои русские друзья, поинтересовался, где мы сейчас находимся, обменялся телефонами с желающими и был таков.

Выйдя на улицу, вдохнул всей грудью, повернул направо и зашагал куда глаза глядят. Есть что-то в этом такое, когда ты понимаешь, что тебе сегодня совершенно некуда спешить, тебя здесь никто не ждет и никто не знает. Ты тоже не знаешь этот город и не ожидаешь от него ничего. Просто следуешь туда, куда тебя направляет эта улочка. Если она повернет, то ты поворачиваешь вместе с ней. Самое сложное решить, куда повернуть, если улочка упирается в Т-образный перекресток и невозможно идти вперед, а надо повернуть или направо, или налево. В этот момент ты останавливаешься и смотришь, выискивая что-нибудь интересное слева или справа. Это может быть что угодно. Маленькая кофейня или кондитерская, облезлая кошка или горшок с цветком на балконе четвертого этажа. Главное, чтобы тебе это чем-то понравилось, ну, или хотя бы заинтересовало. И тогда ты поворачиваешь и идешь в эту сторону. У тебя нет обязательств и обещаний. Тебе не надо стараться куда-нибудь успеть. У тебя нет здесь ни дома, ни вещей, ни привязанностей. В этом городе тебе не нужно никуда возвращаться. У тебя нет здесь даже любимого кафе. Каждый новый поворот хранит в себе что-то новое и неизвестное. Если ты устанешь идти, то можно встать посередине улицы, разглядывая какую-нибудь витрину, или сесть за столик кафе и попросить чашечку кофе. Это ощущение свободы и праздности для всегда занятого человека настолько необычно, что вводит в состояние небольшого такого коматоза. Впечатление, как будто наелся грибов и смотришь на окружающие тебя со всех сторон галлюцинации. В общем, если вы с бодуна бредете по незнакомому городу в непонятном направлении, то грибы вам уже не нужны. У вас и так все о’кей.

Мы, московские жители, замученные быстрой жизнью, даже приезжая в другую страну, не можем остановить свой вечный бег. Мы берем машину и едем по спланированному маршруту, лезем в горы с целью достичь такой-то вершины, ныряем с аквалангом, чтобы сделать столько-то погружений в таких-то местах, и тому подобное. Мы боимся остановиться, и быть может, не напрасно. Если остановить скачущую во весь опор лошадь и не дать ей хотя бы пройтись, животное погибнет от разрыва сердца. Так и мы во время отпуска только чуть-чуть притормаживаем, боясь умереть от инфаркта. Или даже не от инфаркта, а от боязни остановиться и подумать:

что на самом деле все заработанные московской беготней миллионы тебе все равно не взять с собой в могилу;

что на самом деле с таким рваным режимом желудок ни к черту и не так много осталось;

что вся эта тусовка и гламурная жизнь на фиг не нужна, потому что тебе все равно одиноко;

что давно надо обзавестись семьей и, главное, детьми и вкусить радость от приготовленной женой или своими руками пищи;

что, наконец, тридцать – это отличный повод выйти на пенсию, став философом и сибаритом.

Вот такие мысли тебя могут посетить, если ты прогуливаешься где-нибудь в центре Берлина, когда гостиница и автомобиль ждут тебя в Барселоне. В общем, Берлин – очень опасный вольнодумный город. Надо быть осторожным с незнакомыми европейскими городами. Многие мечтатели там и остаются. А потом их возвращают в Россию, и страны Шенгенской зоны снова становятся для них недоступной мечтой.

Проболтавшись по улицам Берлина весь день, я подумал, что надо бы поехать в какой-нибудь другой город, и решил вернуться к этой теме во время плотного ужина по-немецки, в обнимку с кружкой пива, пожирая порцию сосисок вурст. Я зашел в ближайший ресторанчик, уселся на деревянную скамью, схватился за поданную кружку пива и начал медленно поглощать ее содержимое. Выпив половину, я понял, что живот мой надувается и я становлюсь похожим на ближайших моих красноносых соседей, сидящих с такими же кружками и с такими же животами. Сосиски скворчали и брызгали жиром. А еще они были удивительно вкусными. Именно сосиски в моем желудке надоумили меня остаться в Германии еще на денек. Так я выбрал Кельн. Потому что там должны быть сосиски, потому что я там никогда не был и потому что, приехав на вокзал, обнаружил, что это был ближайший готовый к отправке поезд.

Кельн меня встретил огромным костелом на привокзальной площади. В отличие от Берлина, голова моя прояснилась, и я стал способен воспринимать окружающие объекты, в смысле, если это костел – то это костел, если дворец – то дворец, а если зоопарк – то зоопарк. Почему я сказал таксисту ехать в зоопарк? Потому что я не знаю другого адреса в Кельне. Хотелось покататься на машине, я сел в такси и назвал первое место, какое только могло прийти в голову. А там слоны, гориллы, единение с природой. Только смотрелся я как растяпа-отец, потерявший своего ребенка и не пытающийся его искать. Вокруг дети с мамашами, а я один – без мамы и без ребенка. Прилег на травку. Лежу и ни о чем не думаю. Благо что в Европе к тебе не подойдут дяденьки с резиновыми дубинками и не попросят невежливым голосом предъявить документы. Быть бомжом в Германии, наверное, не так уж и плохо, если, конечно, у тебя достаточно для этого денег. Я валялся и ни о чем особенном не думал, кроме, как и положено русскому, о смысле жизни. Ну, в смысле, что делать вечером. Решил восполнить дефицит общения в каком-нибудь местном ночном клубе. И где они, эти клубы? Это не вопрос. В интернет-кафе я изучил список местных ночных заведений, по карте увидел, что почти все они находятся на одной из центральных улиц. Ночь пришла, и я в числе других вампиров пришел к дверям ночного клуба. Уже собирался войти внутрь, но тут мое внимание привлек свеженаклеенный листок бумаги на дверях, этакое вот объявление. Надо сказать, что немецкого я не знаю, но читать пытаюсь. Я высматривал знакомые буквы и хотел разглядеть сокрытый в них смысл. Мои тщетные попытки дали таки результат. «Швулен, – прочитал я незнакомое слово, – унд лесбиан». А ниже – что-то типа: «ну и вы – гетеросексуалы – тоже можете войти». И тут слово «швулен» обрело свое яркое назначение. Дверь открылась, и из нее вывались двое обнимающихся молодых парней слегка фривольной наружности. Наткнувшись на меня, они радостно захихикали, закивали, жестом предлагая войти. Видимо, на моем лице был ужас натурала, на честь и достоинство которого уже почти покусились. Они посмотрели на меня, фыркнули и пошли по улице, не переставая обниматься и вилять задними карманами джинсов.

«Уф! – подумал я про себя, – кажется, пронесло». Странно, но то, что это голубая дискотека, в Интернете написано не было.

«Попробуем другое место! С этим какая-то задница».

Надо сказать, что это слово было повсюду. Что называется, «сплошная коричневая масса, и это не шоколад».

Я дошел до другого ночного клуба. Там было гораздо интереснее и красочнее. Никаких объявлений мне уже не требовалось. Люди в латексе, цепях, с проколотыми сосками, торчащими наружу поверх одежды, с круглыми дырами в джинсах, сквозь которые белеют ягодицы, мирно курили у входа и негромко беседовали о чем-то своем.

Я изобразил заблудившегося аборигена, живущего в соседнем доме, и прошел мимо. Метров через двести увидел шумный бар, из которого звучала громкая музыка. Я подошел поближе и аккуратно заглянул внутрь. Первыми попавшимися на глаза были две девушки обычной наружности. Мне полегчало, но смутные сомнения все равно подсказывали темы для беспокойства. «В наше время ничему нельзя верить», – подумал я про себя. Неспешно вошел в бар, озираясь по сторонам. Вокруг было спокойно. В смысле шумно, но безопасно. Люди громко орали друг другу в уши, чтобы перекричать музыку. Бармены принимали заказы жестами. «Чисто!» – подумал я и заказал «whisky, no ice, no water, double»!