Через десять минут я был в больнице. Зашел в нужную палату, и сердце тревожно забилось. Пациенты были на своих местах, все, кроме мамы Ильи. Его самого тоже не было видно. Спросить было не у кого. Вокруг остальных больных что-то непрерывно капало, булькало, тикало, у одного работал пресс искусственных легких, и никто из них меня не видел, не слышал и уж тем более не пытался со мной говорить.

Я запаниковал. Спросить было не у кого, а мысли в голову лезли разные, одна неприятнее другой. Я кое-как взял себя в руки и решил уже отправиться к заведующему отделением, но дверь в этот момент открылась, и запыхавшаяся медсестра с ходу забросала меня вопросами:

– Что вы здесь делаете? Кто вас сюда впустил?

Я извинился и сказал, что ищу пациентку, которая была вот на этой койке. Она спокойно выдала мне фразу, от которой внутри у меня все оборвалось.

– А ее здесь больше нет, – сказала она.

– А где она? – рявкнул я.

– Да вы не кричите тут! Ну, это была не моя смена. Я точно не уверена. Знаю только, что у меня должно быть сейчас три пациентки в этой комнате. А четвертую куда-то отвезли, а вот в морг или в другую палату, это я не знаю, – спокойно завершила она монолог.

Я шел к заведующему отделением, понимая, что я не хочу туда идти, не хочу его ни о чем спрашивать, не хочу его слышать и видеть, потому что не хочу услышать слово «никогда». Я не могу больше слышать: «Вы никогда ее больше не увидите, потому что ее больше нет». Это приговор, который преследует меня. Я дошел до двери завотделением, но у меня не было сил, чтобы поднять руку и открыть ее. У меня не хватало смелости сделать это. Да, я элементарно трусил. В моей рулетке ценою в жизнь мне предстояло самому бросить шарик. У меня был вариант гусарской рулетки, в которой играют при помощи револьвера, оставляя один патрон в барабане, раскручивая последний и спуская курок. Но в нее играют минимум двое, и каждый является совестью второго. В моей игре я был единственным игроком, и я же был судьей. Медлить было легко. Хотелось не спешить, а еще лучше – развернуться и уйти. Но я продолжал стоять, не двигаясь с места. А что, если все? Если все кончено? Выполню ли я свое вчерашнее обещание, данное самому себе? Смогу ли я? До сегодняшнего момента я всегда был честен с собой. Да и с окружающими тоже. До сего дня, если я что-то кому-то обещал, я выполнял всегда, даже если это было неправильно по каким-то причинам. А что сейчас? Не глупо ли кончать жизнь самоубийством, если сам с собою решил сыграть в гусарскую рулетку? Я быстро представил результаты в обоих случаях. Если да, выполню, то все понятно. Ничего дальше, и точка. Рай, ад, другое воплощение, но с этой жизнью все равно точка. Если нет, не смогу, то обману себя, то изменю себе, и впереди – движение под гору, по наклонной, потому что, изменив себе, ломаешь стержень внутри себя, теряешь опору. И дальше это будешь не ты, который привык побеждать, а кто-то другой, склизкий и гадкий. Нет! Только не так! Так что же? Решено? Да, решено.

Когда я поднимал руку, чтобы отворить дверь кабинета, я думал, что сердце выскочит у меня из груди. Я все же открыл ее. Первое, что я увидел, – яркий белый свет, наполнявший комнату сквозь открытое окно. Потом я почувствовал ветер за моей спиной, который с силой толкал меня внутрь, ближе к столу с бумагами, которые перемешивались меж собой, паря в воздухе. Все это было похоже на огромный лототрон, парящий в пространстве. Бумажные листы метались, словно жребии, брошенные невидимой рукой.

– Ну что вы застыли? Закрывайте быстрее дверь!

Откуда-то справа появился доктор во всем белом, даже кроссовки у него были белого цвета. Именно кроссовки, а не туфли. Меня рассмешили эти кроссовки. Я плавно поднял глаза до уровня его белого колпака, с улыбкой посмотрел в его внимательные глаза.

– О-оо! – произнес он. – А ну-ка присядьте вот сюда на скамеечку. Присядьте, присядьте! – настойчиво добавил он. – Та-аак, вот молодец! Вот умничка! Та-аак, а теперь прилягте. Прилягте, прилягте. Во-от так, вот так хорошо.

Он уложил меня на кушетку, взял руку, пощупал пульс. Покачал головой. Подошел к столу. Достал оттуда прибор для измерения давления. Вернулся, проверил давление. Опять покачал головой. Встал, направился к столу и по дороге начал исчезать. Просто сначала стал легкой тенью на белом пятне. А потом и тень исчезла. Ветер тоже исчез. Осталось только белое пятно.

– Стоять! – услышал я жесткий голос. Белое пятно плавно оформилось в лицо доктора.

– Ну-ка вдохни еще разок! – Резкий запах нашатыря защекотал в носу. – Ишь! Чего удумал! Еще и у меня в кабинете!

– Настя! Настенька! – обратился он к кому-то, – сделай нам срочно два сладеньких чая с лимончиком, только горячих. Ладно? Давай-давай бегом. А то видишь? У нас тут москвичи пытаются в пациенты записаться, а у меня мест нет, кроме этой кушетки. Так! А вы пока глотните вот этого, из рюмочки. Давайте глотайте, не стесняйтесь! Вот молодец! Так! Теперь полежите. В груди не болит? В руку не отдает? Резкую боль не чувствовали перед тем, как отключиться?

Я вяло покачал головой.

– Ну и славно! – продолжил он свой монолог. – А утром что-нибудь завтракали? А вчера вечером что-нибудь кушали? Нет? Забыли покушать? Та-ак! Интересно звучит! Не по профилю, конечно, но интересно. Та-ак! А зачем именно у меня в кабинете решили сознание потерять? В кабинете интереснее? А чем? Так все-таки зачем вы пришли? А, наверное, про маму вашего друга хотели узнать? Так с ней все хорошо. Неотон мы очень вовремя начали колоть. Очень вы вовремя подоспели с укольчиками! Так что мы ее перевели утром в отдельную палату. Перевели, чтобы не пугалась тех троих, что рядом лежат. Для сына там кушеточка теперь такая же, как у вас вот тут. Так что нормально все.