А под ними далеко лежала земля, все больше и больше напоминающая пустыню. Высотные дома, сдвинутые в кучу, стояли посреди, как мебель, только что привезенная в новую, еще пустую квартиру.

– Если я забуду тебя, о, Иерусалим! – кричал Рыжий математик.

– В следующем году в Иерусалиме! – орали вслед сестры Кац.

И все вдруг заплакали и забили себя в грудь:

– Какая там прекрасная жизнь была, мы вернемся, вернемся…

«Мама! – вдруг вспомнил я. – Она осталась в какой-то щели… Выйдет на свет – а вокруг пустыня, хорошо меблированная пустыня… И никого из людей нет…»

Я представил прекрасные, нежные глаза Рахели: когда она смотрела на меня, что-то переходило от нее ко мне. Но взгляд ее теперь до меня не доходил.

И мамы – нет.

Я одинок. С какой ненасытной жадностью охотился я за счастьем, за женщинами, за свободой. К чему?

И жизнь закрыта, завязана, как мешок. Отсюда, сверху я видел жизнь как на ладони, и я думал: какая все гнусная ложь!

Я снова посмотрел на больничные койки. Все кровати были пусты…

И я, не раздумывая, прыгнул вниз. Летел мгновение, а быть может, вечность, пока не ощутил под собой стул. Оглянувшись, увидел знакомые стены квартиры. И щели были знакомые: «Может, и Рахель здесь?» – подумал я. Вот только предметы – письменный стол, книжные полки, шкаф – все выглядело как-то странно, все было более размыто, менее плотно, чем обычно. Мне казалось, вещи стремились отдалиться от меня и держаться на расстоянии – они это делали неприметно, тишком, как люди, говорящие шепотом у постели умирающего.

А ты долгие годы верил, что писатель должен быть общественником и чуть было не собрался жить в гуще масс! «Кто масс сторонится, – говорила Революция, – писатель плохой, даже вредный…»

В юности я доходил до черты и слышал: исчезни!

Теперь и я исчезал.

На сегодня чуть ли не все мертвы – какой-то разгул геноцида, и не свалить на генерального секретаря…

Сколько есть еще жизни: минута, сутки, десятилетие? Что нужно припомнить?

«Смотри на меня и молчи!..»

Жалоба, спетая на одинокой флейте.

Оставайся за своим письменным столом и прислушивайся. Прислушайся и жди. Будь неподвижен и одинок. И мир принесет себя к тебе. И раскроется перед тобой. Он не может поступить иначе, потому что из тебя исходит Книга…

Жизнь еще есть: минута, сутки, десятилетие:

– Браво, Рахель-Рейзл! Я подобрался к самой сути: любовь преследует истину…

Вокруг меня становилось все пустынней. И сам я растворился в этой пустыне…

Чувство любви ушло.

Любовь осталась.

Над небоскребами батальонами блуждали облака, пытаясь заглянуть в окна квартир стоимостью в один миллион долларов. И только тюрьма «Цальмон» стояла особняком. Я смотрел ввысь и видел, как ветер все подгоняет и подгоняет облако с людьми к этой тюрьме.

И оно вдруг начало опускаться…

«Боже, – подумал я, – у них нет даже карты подъезда к этой тюрьме, они же будут блуждать по пустыне неизвестно сколько лет. А там, в тюрьме «Цальмон», прохладно и даже хумус дают на завтрак и ужин… И вообще, отдельные камеры для людей и для богов… Тем более сами приглашали… Так сказать, по первому хрюканью чиновников… После торжественной части легкое угощение…»

И тут в комнату вбежала Рахель.

– Господи, жива?! И обманула всех?!

– Нет, просто любящий не должен играть по правилам…

И еще что-то отвечала. Горячо, пламенно. Но я ничего не разбирал, пока не понял, что она говорит на иврите. Но что ж именно она говорит?

И я начал отвечать ей так же горячо, так же пламенно, почти на беглом святом языке. Это было сродни колдовству. Мы перебирали слова, складывали строки и без устали толковали и перетолковывали их значение и смысл. И пока в запасе было хоть одно слово, я знал: есть, есть чем поддержать свой дух!..

Как никогда я хотел писать. Но что-то странно отвлекало. На стене билась припадочная тень Достоевского. Тикали всеобщие часики.

1

О Шолом-Алейхеме я лет в десять услыхал в нашей филармонии. Знаменитая актриса Сиди Таль со сцены произнесла:

– Мне хорошо, я сирота.

Я тоже сирота, вернее, полусирота, без отца. И это для мальчишки не просто грустно или печально, но невыносимо: все идут на футбол со своим батькой, а кто возьмет меня? Кто со мной будет болеть за любимую команду?..

В филармонии шел спектакль по Шолом-Алейхему. Актриса обращалась к залу: «Смеяться – это здоровье, врачи рекомендуют смеяться…»

И Сиди Таль так весело произносила печальную фразу, что мне сразу захотелось пойти на стадион именно с ней. Или с автором этого произведения, о котором мама уже дома мне сказала: «Что еще добавить? Читай повесть Шолом-Алейхема «Мальчик Мотл».

По мнению мальчишек нашего двора, читать толстую книгу, вместо того чтоб играть в футбол, – просто на несколько часов спятить.

Я обиделся на мальчишек и с тех пор полюбил Шолом-Алейхема!

От обиды, что ли?

Когда Максима Горького отказались в Нью-Йорке поселить в гостинице со спутницей из-за того, что у них не было свидетельства о браке, он обиделся и написал «Город Желтого Дьявола». И осмеял американскую мораль, в ней, дескать, удушающий запах лжи и лицемерия, трусости и безнравственности…