спект и что в нем однажды произошел случай, прошу­

мевший на всю гимназию. Это было в шестом классе.

Как-то на перемене одноклассник Блока, славившийся

большой силой и ловкостью, разыгрался со стулом учите­

ля, манипулировал им, подбрасывая и ловя его на лету

то за ножку, то за спинку. Товарищи, следившие за

этой эквилибристикой, вдруг ахнули, увидев, как стул

бесшумно вылетел в открытое окно, не задев, к счастью,

ни стекла, ни рамы.

Хорошо, что под окном был небольшой палисадник

и стул упал прямо на кусты.

И надо же, как раз в этот момент директор входил с

улицы в гимназию и увидел, как летит стул из окна.

Класс оставили после уроков. Директор два часа трудил­

ся, пытаясь выведать, кто был виновником шалости, но

ничего не добился. На следующий день инспектор

261

вызывал каждого гимназиста в отдельности в учитель­

скую, но тоже ничего не узнал.

После этого в четверти всему классу была выставле­

на отметка за поведение — четверка.

Блок увлекся, вспомнил еще несколько застрявших

в памяти историй из гимназической жизни. Потом удач­

но спародировал латиниста Арношта, который очень

смешно коверкал русскую речь.

И, как бы соревнуясь с Блоком, я тоже пустился в

воспоминания детства.

Александр Александрович был старше меня на один­

надцать лет, но эта разница в возрасте и в положении

совсем стерлась. Мы делились воспоминаниями, как ро­

весники, как однокашники, как старые друзья, встре­

тившиеся после долгой разлуки.

Думаю, что, будь я знаком с Блоком до того много

лет, мы не могли бы сблизиться с ним так, как это про­

изошло за несколько часов нашей первой встречи.

Увлекшись беседой со «старым гимназическим това­

рищем», «старым другом», я забыл все наставления Ва­

сильева, забыл, что «Блок — крупнейший поэт нашего

времени», забыл, что должен в чем-то извиняться, забыл,

про все на свете. Рядом со мной сидел друг, товарищ, с

которым было легко говорить, и я свободно, как близко­

му, отвечал на вопросы о службе в армии, о Васильеве,

о Жевержееве, о нашей книжной лавке и о том, как она

возникла, и даже сам задавал вопросы поэту.

Рассказывая о лавке, о моих поездках в Москву за

новинками, я вспомнил о случайной встрече в лавке пи­

сателей с Сергеем Есениным, о его укоризненных вопро­

сах о Блоке, о том, что в Москве ничего не известно о

петербургских писателях, о том, что книг наших там

нет. Рассказал, что был в издательстве «Мусагет» —

искал там книги Блока, но ничего не нашел.

Заканчивая рассказ о наших безуспешных поисках

книг Блока, я наконец вспомнил, зачем пришел, и ска¬

з а л , что нам с Васильевым пришло в голову обратиться

к поэту с просьбой продать нам остатки авторских экзем­

пляров, если такие имеются у автора. И, не дождавшись

ответа, я неожиданно выпалил свое сожаление, что

группа символистов распалась. По-моему, заявил я,

им следует вновь объединиться.

Александр Александрович слушал меня внимательно,

пока я рассказывал о себе, но, когда я высказал свои

262

суждения насчет объединения символистов, он посмот­

рел на меня с удивлением и спросил:

— Вы думаете?

Этот вопрос еще больше подбодрил меня, и я безудер­

жно понесся развивать свою идею-импровизацию, над

которой, признаюсь, до того и не думал.

Продолжая фантазировать, я заговорил о том, что

символистам хорошо бы объединиться вокруг своего жур­

нала, организовать свое издательство.

Мои практические предложения вызвали в Блоке

еще большее удивление и интерес; он задавал мне все

новые и новые вопросы, желая поглубже проникнуть в

мой замысел, добраться до его корней.

Я говорил долго, говорил горячо, будто делился свои­

ми заветными мыслями с Васильевым.

Не помню, на чем я остановился, чем исчерпал поток