каких-нибудь сорока минутах ходьбы от наших домов,

казалась порою невероятной. Происходило это потому,

что музыка его стихов, легкая прелесть его речи, очаро¬

вание его строф воспринимались нами скорее как созда­

ние получившей дар слова природы, но никак не резуль­

тат работы, усилий человека, который держит в ру­

ках перо. Даже не «лучшие слова в лучшем порядке»,

а самые необходимые слова в роковые минуты.

В конце 1919 года я увидел Блока в Доме искусств

на Мойке.

Там собирались молодые и старые поэты, они читали

стихи. Это был не столько Дом искусств, сколько Дом ис­

кусства писать стихи. Этому там учил один большой рус­

ский поэт 1, но ни одного ученика не оставил нам на

память: кто был поэтом, тот и без помощи учителя остал­

ся бы им, кто был версификатором только, тот научился

писать «под своего учителя». Из студии при Доме искусств

вышла группа стихотворцев «Звучащая раковина» 2.

Но в ней по-настоящему звучал лишь один Константин

Вагинов. Стихи на вечерах читались не просто, а по-

особенному, с каким-то сладострастным воем и сюсюкань­

ем, нараспев и не в полную силу голоса.

Однажды я по наивности и малому опыту своему про­

читал свои стихи, и мне потом сказали:

— Ваши стихи очень старинного склада, они какие-то

не то плещеевские, не то полонские. В следующий раз

252

вы будете читать в конце вечера, а то никто не хочет вы­

ступать после ваших таких нивских, таких огоньков-

ских стихов...

И ни в конце, и ни в начале не выпускали меня на

вечерах, ибо я портил антураж, читал так, как я говорю,

и руками не отсчитывал стопы, и делать фокусов с пео­

нами не умел. Изысканная публика немедленно же при­

числила меня к разряду глубоких провинциалов.

Вагинов сказал мне однажды:

— Блок пришел.

— Где он?

Блок стоял за моей спиной. Он был окружен толпою

студистов, его спрашивали, в него вглядывались. Блок

кому-то отвечал:

— Неверно, не согласен! Так не бывает. «Сочини­

тель» — слово не без иронии, а слово «поэт» употреблять

в стихах можно, как и всякое другое, но не следует де­

лать упор на н е г о , — нужно поставить его так, чтобы

смысл заключался в целой фразе, из которой слово «поэт»

возможно выключить. И без него осязаешь, в чем суть.

Девица в атласном платье спросила:

— А каким размером лучше всего писать?

Блок рассмеялся, пожал плечами. Девица ожидала

ответа. И Блок удостоил ее сентенцией:

— Все размеры хороши, берите тот, в котором вы

наиболее непосредственны!

Девица запомнила совет и, надо думать, помнит его

до сих пор, рассказывая знакомым, как она когда-то при­

общалась тайнам искусства. На одном из вечеров девица

эта читала стихи. Там имелись такие строки:

О, сколько встреч, таких неясных,

И чуть припудренный висок!

От искусственно сделанных стихов (а их делали, при­

готовляли, вышивали, мочили и подкрашивали) можно

было серьезно заболеть и самому задекламировать о

фиалках и хризантемах. Беда всех этих версификаторов

заключалась в том, что их стихи были безупречны по

форме и пусты по содержанию с в о е м у , — в них ровно ни­

чего не было, они и на грош ничего не значили.

Блок говорил, что у подлинного поэта из десяти на­

писанных им стихов шесть могут быть слабыми, только

удовлетворительными. Блок ненавидел виршеплетство,

лишенную мысли гибкость — за нею он укладывал приспо-

253

собляемость, фальшь, лицемерие. Он сказал как-то, что

способны вообще все люди, но талантливы далеко не

все. Молодому, начинающему стихотворцу Блок прощал

и техническую вялость, и недочеты, и длинноты, и по­

грешности в размере — прощал весьма многое, но лишь

в том случае, если в стихах присутствовала мысль, под­

линное чувство.

Георгий Иванов в присутствии Блока заявил однаж­