Михайлович относился к его писанию по-прежнему, и, когда однажды в разговоре

я сослался на его корреспонденцию с театра войны, Федор Михайлович

нахмурился мгновенно и сказал:

– Ну, уж этого-то лучше бы вовсе не читать!

По поводу кончины Н. А. Некрасова Федор Михайлович высказал свой

взгляд на поэзию его {25}. Он сказал, что, несмотря на шероховатость и

неблагозвучность некоторых стихов Некрасова, он тем не менее поэт истинный, а

отнюдь не стихослагатель; что стихи его не деланные, не искусственные, а

вылившиеся сами собою прямо из души поэта, и в этом отношении он ставил

Некрасова выше всех современных поэтов. В ближайшем после смерти Некрасова

выпуске "Дневника писателя" Федор Михайлович посвятил его памяти много

искренних строк как из своего личного сочувствия, так и в оправдание его

личности от нападок и порицаний, слышавшихся тогда в печати и в обществе...

Между прочим, он доказывал, что в писателе необходимо различать две личности, причем следует разделять личность человека от личности писателя и судить

писателя по его произведениям.

В начале 1874 года, когда Федор Михайлович выпустил в свет новое

издание романа "Идиот", беседуя однажды втроем о текущей русской литературе, он вспомнил, что еще не подарил мне этой книги, и тотчас же попросил Анну

173

Григорьевну принести экземпляр ее, на котором написал несколько строк, в

которых, кроме обычных в таких случаях слов, есть чрезвычайно лестные для

меня слова, которые привести здесь запрещает мне самая элементарная

скромность...

Сколько я мог заключить из слов Федора Михайловича, сказанных им в

тот раз об этом романе, я вывел заключение, что между своими произведениями

он отводил "Идиоту" весьма почетное место. Вручая мне его, он с чувством

проговорил:

– Читайте! Это хорошая вещь... Тут все есть!

Впоследствии, когда "Идиот" был уже давно мною прочитан, однажды в

разговоре коснулись И. А. Гончарова, и я с большою похвалою отозвался об его

"Обломове", Федор Михайлович соглашался, что "Обломов" хорош, но заметил

мне:

– А мой "Идиот" ведь тоже Обломов {28}.

– Как это, Федор Михайлович?
– спросил было я, но тотчас спохватился.
–

Ах да! ведь в обоих романах герои - идиоты.

– Ну да! Только мой идиот лучше гончаровского... Гончаровский идиот -

мелкий, в нем много мещанства, а мой идиот - благороден, возвышен.

И с этим, конечно, нельзя не согласиться, признавая за произведением И.

А. Гончарова иные весьма крупные достоинства. А ведь раньше мне - да и

многим, вероятно, - и в голову не приходило проводить какую бы то ни было

параллель между этими двумя произведениями отечественной литературы.

Когда в 1877 году Федор Михайлович выпустил в свет четвертое издание

романа "Преступление и наказание", он подарил мне экземпляр и этого романа, и

также с автографом своим. При этом случае он опять с чувством в голосе и

одушевлением в лице сказал мне:

– Это тоже очень хорошая вещь!..

– Про это я уже и сам знаю, Федор Михайлович, - прервал я его на паузе, -

много похвал этому вашему произведению слышал и читал.

– А знаете ли, - продолжал он, - что, когда этот роман появился в печати

впервые, меня благодарили за него; благодарили люди почтенные, солидные -

люди, высоко стоящие на государственной службе... Благодарили!

Графа Л. Н. Толстого Федор Михайлович считал безусловно

знаменитейшим из современных русских писателей {27} <...>.

XX

После прекращения "Дневника писателя" я не видался с Федором

Михайловичем более двух лет... В этот промежуток времени он написал свой

последний, колоссальный роман "Братья Карамазовы", который в 1880 году уже

печатался в "Русском вестнике" и возбуждал в публике большой интерес к себе и

к своему знаменитому автору, а возросшая за последние годы под влиянием

впечатления, произведенного изданием "Дневника писателя", популярность

174

Федора Михайловича привела, между прочим, к избранию его в вице-

председатели Славянского благотворительного общества в Петербурге. Вообще в