двухсуточный арест, к которому он был приговорен в прошлом году за статью в

177

"Гражданине". Наконец муж уговорился с А. Ф. Кони, и арест был назначен во

второй половине марта. 21-го числа, утром, явился к нам околодочный, Федор

Михайлович его уже ожидал, и они поехали сначала в окружной суд. Я же через

два часа должна была зайти в участок узнать, в каком именно учреждении муж

будет помещен. Оказалось, его поместили на гауптвахте на Сенной (ныне

городская лаборатория). Я тотчас отвезла туда небольшой чемодан и постельные

принадлежности. Времена были простые, и меня тотчас к мужу пропустили.

Федора Михайловича я нашла в добродушном настроении: он стал

расспрашивать, не скучают ли по нем детки, просил дать им гостинцев и сказать, что он поехал в Москву за игрушками. Вечером, уложив детей спать, я не

утерпела и опять поехала к мужу, но, за поздним временем, меня к нему не

пропустили, и мне только удалось передать ему через сторожа свежие булки и

письмо. Мне так было обидно, что не удалось с ним поговорить и его успокоить

насчет детей, что я стала под окном гауптвахты (последнее от Спасского

переулка) и увидела мужа, сидящего за столом и читающего книгу. Я стояла

минут пять, тихонько постучала, и муж тотчас встал и посмотрел в окно. Увидев

меня, он весело улыбнулся и стал кивать головой. Ко мне в эту минуту подошел

часовой, и пришлось уйти. Я пошла к А. Н. Майкову (жившему вблизи, на

Садовой) и просила его завтра навестить мужа. Он был так добр, что уведомил об

аресте Вс. С. Соловьева, и тот тоже навестил мужа назавтра {1}. И на второй день

я побывала у мужа два раза (вечером опять у окна, и на этот раз он меня

поджидал), а на третий день часов в двенадцать мы с детишками радостно

встретили вернувшегося "из Москвы" папу. Он по дороге заехал в магазин и

купил детям игрушек. Вернулся из-под ареста Федор Михайлович очень веселый

и говорил, что превосходно провел два дня. Его сожитель по камере, какой-то

ремесленник, целыми часами спал днем, и мужу удалось без помехи перечитать

"Les Miserables" Виктора Гюго - произведение, которое он высоко ценил.

– Вот и хорошо, что меня засадили, - весело говорил он, - а то разве у меня

нашлось бы когда-нибудь время, чтобы возобновить давнишние чудесные

впечатления от этого великого произведения?

В начале 1874 года Федор Михайлович решил окончательно оставить

редактирование "Гражданина" {2}.

Федора Михайловича вновь потянуло к чисто художественной работе.

Новые идеи и типы зародились в мозгу его, и он чувствовал потребность

воплотить их в новом произведении {3}. Заботил, конечно, вопрос, куда

поместить роман на тот случай, если у "Русского вестника" будет уже приобретен

материал для следующего года. Да и вообще для мужа всегда было тягостно

самому предлагать свой труд. Но случилось одно обстоятельство, которое

счастливо разрешило беспокоивший нас вопрос.

В одно апрельское утро, часов в двенадцать, девушка подала мне

визитную карточку, на которой было напечатано: "Николай Алексеевич

Некрасов". Зная, что Федор Михайлович уже оделся и скоро выйдет, я велела

просить посетителя в гостиную, а карточку передала мужу. Минут через пять

Федор Михайлович, извинившись за промедление, пригласил гостя в свой

кабинет.

178

Меня страшно заинтересовал приход Некрасова" бывшего друга юности, а

затем литературного врага. Я помнила, что в "Современнике" Федора

Михайловича бранили еще в шестидесятых годах, когда издавались "Время" и

"Эпоха" {4}, да и за последние годы не раз прорывались в журнале

недоброжелательные выпады со стороны Михайловского, Скабичевского,

Елисеева и др. {5}. Я знала также, что, по возвращении из-за границы, Федор

Михайлович еще нигде не встречался с Некрасовым, так что посещение его

должно было иметь известное значение. Любопытство мое было так велико, что я

не выдержала и стала за дверью, которая вела из кабинета в столовую. К большой

моей радости, я услышала, что Некрасов приглашает мужа в сотрудники, просит

дать для "Отечественных записок" роман на следующий год и предлагает цену по