прирожденные русской натуре, русской душе качества. Эти, по словам г.

Достоевского, чисто русские, народные черты сказались в Пушкине тем, что, уже

в самую раннюю пору своей деятельности, он останавливается на типе

страдальца, скитающегося по свету, не имеющего возможности успокоиться,

удовлетвориться действительностию или чем-нибудь, какою-нибудь, хотя бы

229

наилучшею, частью ее явлений. Тип страдающего скитальца, тип, по словам г.

Достоевского, также чисто русский, замечаемый уже в древнейший период

русской жизни, существовавший во все последующие периоды ее, существующий

и теперь, сию минуту, и который не исчезнет далеко в будущем; не находящий

успокоения, мятущийся русский страдалец потому не может исчезнуть ни в

настоящем русской жизни, ни тем паче в ее будущем, что для успокоения

обуревающей его душу тоски нужно всемирное, всеобщее, всечеловеческое

счастие. "На меньшем он не помирится!" (Безумные рукоплескания.) И, что

главное, мировая задача успокоения только в мировом счастии, в сознании

всечеловеческого успокоения - есть не фальшивая или праздная фантазия

скучающего, шатающегося без дела, хотя бы и малого, человека, но, напротив, составляет черту русской натуры, вполне органическую. Пушкин своею

восприимчивостью к пониманию чужеземных нравов, доказанной его

произведениями, есть наилучшее выражение и олицетворение этой черты. Никто, ни один величайший поэт в мире, не исключая даже и Шекспира, не проникался

так идеями, нравами и пониманием самого склада души чуждого народа, как то

мог делать Пушкин, ибо эта способность прирождена ему, как истинно русскому

человеку. Греки и римляне Шекспира - такие же англичане, как и он сам;

испанцы, итальянцы Пушкина, напротив, настоящие испанцы, настоящие

итальянцы. "Та же восприимчивость к пониманию чуждого народа, его души, его

радости и печалей, свойственная совершеннейшему выразителю русской души,

свойственна и всему русcкому народу; печали и радости, волнующие жизнь

европейского человека, его тоска, его страданье для нас, для каждого из нас, русских людей, едва ли не дороже наших собственных печалей". Из всего этого

оратор выводит то заключение, что русский человек, которому предопределено

наполнять свое существование только страданием за чужое горе, тосковать только

потому, что тоскует другой, мой ближний, внесет, в конце концов, в

человеческую семью умиротворение, успокоение, оживляющую и веселящую

простоту смирения. До тех же пор, то есть до тех пор, покуда всечеловеческие

задачи, лежащие в русском человеке, не получат предопределенного им исхода, русский человек не перестанет быть страдальцем, самомучеником, не успокоится

ни на минуту. Пушкин, чуткий душой, провидел эту предназначенную русскому

народу миссию и, как уже сказано, в самую раннюю пору литературной

деятельности изобразил такого скитальца сначала в Алеко, потом в Евгении

Онегине. Достоевский от себя при этом прибавил, что тот же скиталец, только в

ином виде, в другой форме, существовал и после Пушкина, после Онегина,

существует и теперь и будет существовать вовеки, до тех пор, пока, как уже

сказано, не найдет успокоения во всечеловеческом счастии.

Мы не можем ручаться за то, что совершенно точно передали мысль

первой половины речи г. Достоевского, но мы положительно ручаемся за то, что

понята она и оценена была именно в том смысле, как нами изображено. Может

быть, мы не так и не то рассказали, но почувствовалось, произвело сильное

впечатление именно то самое, что у нас изображено. Характеристика Татьяны, сделанная г. Достоевским во второй половине речи, причем ту же черту, то есть

невозможность основать свое счастие на несчастии другого, г. Достоевский как-то

230

переиначил, - не произвела того ошеломляющего эффекта, как характеристика и

объяснение значения русской тоскующей души, а как бы прошла мимо ушей. А

какое-то замечание, сделанное г. Достоевским насчет какого-то смирения

("Смирись, гордый человек!"), будто бы необходимого для этого скитальца в то

время, когда и так уж он смирился и лично вполне уничтожился перед чужой

заботой, и это замечание прошло также мимо ушей; всеобщее внимание было

поражено и поглощено стройно выраженною мыслию о врожденной русскому