набиралась, пятая была только что выслана по почте, шестая - писалась, а

остальные не были даже обдуманы. Сколько раз я видела впоследствии искреннее

отчаяние Федора Михайловича, когда он вдруг сознавал, что "испортил идею, которою так дорожил", и что поправить ошибку нет возможности.

Сокрушаясь о тяжелом материальном положении моего жениха, я утешала

себя мыслью, что в недалеком будущем, через год, я буду иметь возможность

коренным образом помочь ему, получив в день моего совершеннолетия

завещанный мне отцом моим дом.

Моим родителям принадлежали с конца сороковых годов два большие

участка земли (около двух десятин), расположенные по Ярославской и

Костромской улицам. На одном из участков находились три деревянных флигеля

и двухэтажный каменный дом, в котором мы жили. На втором участке были

выстроены два деревянных дома: один отдан был в приданое моей сестре, другой

27

– предназначался мне. Продав его, можно было получить тысяч более десяти, которыми я и хотела уплатить часть долгов Федора Михайловича. К большому

моему сожалению, до совершеннолетия я ничего не могла предпринять. Моя мать

уговаривала Федора Михайловича сделаться моим попечителем, но он

решительно отказался.

– Дом этот назначен Ане, - говорил он, - пусть она и получит его осенью,

когда ей минет двадцать один год. Мне же не хотелось бы вмешиваться в ее

денежные дела.

Федор Михайлович, будучи женихом, всегда отклонял мою денежную

помощь. Я говорила ему, что если мы любим друг друга, то у нас все должно быть

общее.

– Конечно, так и будет, когда мы женимся, - отвечал он, - а пока я не хочу

брать от тебя ни одного рубля. <...>

XVII

Быстро промчалось время до рождества. Федор Михайлович, последние

годы почти всегда проводивший праздники в семье любимой сестры, В. М.

Ивановой, решил и на этот раз поехать в Москву. Главною целью поездки было, конечно, намерение предложить Каткову свой новый роман и получить деньги, необходимые для нашей свадьбы.

Последние дни перед отъездом Федор Михайлович был очень грустен: он

успел полюбить меня и ему тяжело было со мною расставаться. Я также была

очень опечалена, и мне почему-то представлялось, что я его более не увижу. Я

бодрилась и скрывала свою печаль, чтобы его еще более не расстроить. Особенно

грустен он был на вокзале, когда я приехала его проводить. Он очень нежно

смотрел на меня, крепко пожимая мне руку, и все повторял:

– Еду в Москву с большими надеждами, а как-то мы свидимся, дорогая

моя Анечка, как-то мы свидимся?! <...>

Из Москвы Федор Михайлович прислал мне два милых письма, очень

меня обрадовавших. Я перечитывала их десятки раз и с нетерпением ждала его

возвращения {19}.

Федор Михайлович пробыл в Москве двенадцать дней успешно окончил

переговоры с редакцией "Русского вестника". Катков, узнав о намерении Федора

Михайловича жениться, горячо поздравил его и пожелал ему счастия. Просимые

же, в виде аванса, две тысячи обещал выдать в два-три срока в течение

наступавшего января. Таким образом, явилась возможность устроить свадьбу до

великого поста.

Присланные из Москвы семьсот рублей были как-то мигом розданы

родным и кредиторам. Федор Михайлович каждый вечер с ужасом говорил, что

деньги у него "тают". Это начало меня беспокоить, и когда получились вторые

семьсот рублей, то я стала просить хоть что-нибудь отложить на свадебные

издержки.

28

С карандашом в руке, Федор Михайлович вычислил все расходы по

церкви и устройству приема после венчания. (Он наотрез отказался, чтобы моя

мать взяла расходы на себя.) Вышло рублей около четырехсот или пятисот. Но

как сохранить их, когда ежедневно появляются все новые и новые нужды у его

многочисленной родни?

– Знаешь, Аня, сохрани мне их, - сказал Федор Михайлович, радуясь

удобной отговорке пред родными, когда те станут просить денег, и на другой же

день привез мне пятьсот рублей. Передавая деньги, он комически-торжественно