– Только-то!
– И я рассмеялась.

– Не смейтесь, пожалуйста. Я придаю снам большое значение. Мои сны

всегда бывают вещими. Когда я вижу во сне покойного брата Мишу, а особенно

когда мне снится отец, я знаю, что мне грозит беда.

– Расскажите же ваш сон!

– Видите этот большой палисандровый ящик? Это подарок моего

сибирского друга Чокана Валиханова, и я им очень дорожу. В нем я храню мои

рукописи, письма и вещи, дорогие мне по воспоминаниям. Так вот, вижу я во сне, что сижу перед этим ящиком и разбираю бумаги. Вдруг между ними что-то

блеснуло, какая-то светлая звездочка. Я перебираю бумаги, а звездочка то

появляется, то исчезает. Это меня заинтриговало: я стал медленно перекладывать

бумаги и между ними нашел крошечный брильянтик, но очень яркий и

сверкающий.

– Что же вы с ним сделали?

– В том-то и горе, что не помню! Тут пошли другие сны, и я не знаю, что с

ним сталось. Но то был хороший сон!

– Сны, кажется, принято объяснять наоборот, - заметила я и тотчас же

раскаялась в своих словах. Лицо Федора Михайловича быстро изменилось, точно

потускнело.

20

– Так вы думаете, что со мною не произойдет ничего счастливого? Что это

только напрасная надежда?
– печально воскликнул он.

– Я не умею отгадывать сны, да и не верю им вовсе, - отвечала я.

Мне было очень жаль, что у Федора Михайловича исчезло его бодрое

настроение, и я старалась его развеселить. На вопрос, какие я вижу сны, я

рассказала их в комическом виде.

– Всего чаще я вижу во сне нашу бывшую начальницу гимназии,

величественную даму, со старомодными буклями на висках, и всегда она меня за

что-нибудь распекает. Снится мне также рыжий кот, что спрыгнул однажды на

меня с забора нашего сада и этим страшно напугал.

– Ах вы, деточка, деточка!
– повторял Федор Михайлович, смеясь и

ласково на меня посматривая, - и сны-то у вас какие! Ну, а что же, весело вам

было на именинах вашей крестной?
– спросил он меня.

– Очень весело. После обеда старшие сели играть в карты, а мы, молодежь,

собрались в кабинете хозяина и весь вечер оживленно болтали. Там было два

очень милых и веселых студента.

Федор Михайлович опять затуманился. Меня поразило, до чего быстро

менялось на этот раз настроение Федора Михайловича. Не зная свойств

эпилепсии, я подумала, не предвещает ли это изменчивое настроение

приближения припадка, и мне стало жутко...

У нас давно уже повелось, что, когда я приходила стенографировать,

Федор Михайлович рассказывал мне, что он делал и где бывал за те часы, когда

мы не видались. Я поспешила спросить Федора Михайловича, чем он был занят за

последние дни.

– Новый роман придумывал, - ответил он.

– Что вы говорите! Интересный роман?

– Для меня очень интересен; только вот с концом романа сладить не могу.

Тут замешалась психология молодой девушки. Будь я в Москве, я бы спросил

мою племянницу Сонечку и, ну, а теперь за помощью обращусь к вам.

Я с гордостью приготовилась "помогать" талантливому писателю.

– Кто же герой вашего романа?

– Художник, человек уже не молодой, ну, одним словом, моих лет.

– Расскажите, расскажите, пожалуйста, - просила я, очень

заинтересовавшись новым романом.

И вот в ответ на мою просьбу полилась блестящая импровизация.

Никогда, ни прежде, ни после, не слыхала я от Федора Михайловича такого

вдохновенного рассказа, как в этот раз. Чем дальше он шел, тем яснее казалось

мне, что Федор Михайлович рассказывает свою собственную жизнь, лишь

изменяя лица и обстоятельства. Тут было все то, что он передавал мне раньше, мельком, отрывками. Теперь подробный последовательный рассказ многое мне

объяснил в его отношениях к покойной жене и к родным.

В новом романе было тоже суровое детство, ранняя потеря любимого

отца, какие-то роковые обстоятельства (тяжкая болезнь), которые оторвали

художника на десяток лет от жизни и любимого искусства. Тут было и

возвращение к жизни (выздоровление художника), встреча с женщиною, которую

21

он полюбил, муки, доставленные ему этою любовью, смерть жены и близких

людей (любимой сестры), бедность, долги...