порядке в Кяхту Забайкальской области. В Сибири был редактором газеты

"Восточное обозрение" и журнала "Сибирский сборник". С 1906 года поселился в

Москве, принимал активное участие в общественной и культурной жизни

столицы: был председателем Литературного общества после В. Брюсова,

сотрудником газеты "Новь", работал в Московском краеведческом музее.

После Великой Октябрьской революции, будучи членом Общества быв.

политкаторжан и ссыльнопоселенцев, Попов проделал огромную работу по

увековечению памяти народовольцев. Ему принадлежат биографические очерки:

"Ковалик", М. 1926; "Г. Лопатин", М. 1930; книга "Минувшее и пережитое", Л.

1924 (2-е изд., 1933) и др.

Настоящий отрывок из "Минувшего и пережитого" - единственный

печатный источник, показывающий отношение будущего народовольца к

Достоевскому.

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ, ЕГО ПОХОРОНЫ

(Из книги "Минувшее и пережитое")

На втором курсе института я познакомился с Ф. М. Достоевским. Мы,

молодежь, признавая талант и даже гениальность писателя, относились к нему

скорее отрицательно, чем положительно. Причины такого отношения

заключались в его романе "Бесы", который мы считали карикатурой на

285

революционных деятелей, а главное - в "Дневнике писателя", где часто

высказывались идеи, по нашему разумению, ретроградного характера. Но после

знаменитой речи Достоевского на Пушкинских торжествах в Москве, которую

приветствовали и западники, и славянофилы, и молодежь, под гипнозом общего

настроения и наше отношение к нему изменилось, хотя речи мы не слыхали.

Знаменитая речь произвела впечатление не столько своим содержанием, сколько

по форме. В ней проводились идеи, не приемлемые для западников и особенно

для бунтарски настроенной молодежи, которая не могла принять призыва

Достоевского - "смирись, гордый человек". Речь дала нам в институте за вечерним

чаем богатый материал для споров, в которых приняли участие и преподаватели.

Я принадлежал к небольшой группе левого крыла, возражавшей против речи. Тем

не менее, в конце концов, увлеченные общим порывом, мы даже в "Дневнике

писателя" стали находить не только приемлемые, но и приятные для нас суждения

и комментировали их по-своему. Так, в рассуждениях Достоевского о "сермяжной

Руси", которую если призвать, то она устроит жизнь хорошо, так, как ей нужно, мы усматривали народническое направление, демократические тенденции.

Достоевский завоевал симпатии большинства из нас, и мы горячо его

приветствовали, когда он появлялся на литературных вечерах. Этот перелом в

отношениях молодежи к Достоевскому произошел в последний год его жизни. Он

жил в Кузнечном переулке, около Владимирской церкви. В 1879 году мой брат

Павел перевелся из Рождественского училища во Владимирское, лежащее против

той же Владимирской церкви, которую посещал Достоевский. Летом, в теплые

весенние и осенние дни Достоевский любил сидеть в ограде церкви и смотреть на

игры детей. Я иногда заходил в ограду и всегда раскланивался с ним.

Сгорбленный, худой, лицо землистого цвета, с впалыми щеками, ввалившимися

глазами, с русской бородой и длинными прямыми волосами, среди которых

пробивалась довольно сильная седина, Достоевский производил впечатление

тяжело больного человека. Пальто бурого цвета сидело на нем мешком; шея была

повязана шарфом. Как-то я подсел к нему на скамью. Перед нами играли дети, и

какой-то малютка высыпал из деревянного стакана песок на лежавшую на скамье

фалду пальто Достоевского.

– Ну что же мне теперь делать? Испек кулич и поставил на мое пальто.

Ведь теперь мне и встать нельзя, - обратился Достоевский к малютке...

– Сиди, я еще принесу, - ответил малютка.

Достоевский согласился сидеть, а малютка высыпал из разных

деревянных стаканчиков, рюмок ему на фалду еще с полдюжины куличей. В это

время Достоевский сильно закашлялся, а кашлял он нехорошо, тяжело; потом

вынул из кармана цветной платок и выплюнул в него, а не на землю. Полы пальто

скатились с лавки, и "куличи" рассыпались. Достоевский продолжал кашлять...