предо мною на колени, умолял меня простить его за то, что мучает меня своими

поступками, приходил в крайнее отчаяние. И мне стоило многих усилий,

убеждений, уговоров, чтобы успокоить его, представить наше положение не столь

безнадежным, придумать исход, обратить его внимание и мысли на что-либо

иное. И как я была довольна и счастлива, когда мне удавалось это сделать, и я

уводила его в читальню просматривать газеты или предпринимала

продолжительную прогулку, что действовало на мужа всегда благотворно. Много

десятков верст исходили мы с мужем по окрестностям Бадена в долгие

промежутки между получениями денег. Тогда у него восстановлялось его доброе, благодушное настроение, и мы целыми часами беседовали о самых

разнообразных предметах. Любимейшая прогулка наша была в Neues Schloss

(Новый замок), а оттуда по прелестным лесистым тропинкам в Старый замок, где

мы непременно пили молоко или кофе. Ходили и в дальний замок

Эренбрейтштейн (верст восемь от Бадена) и там обедали и возвращались уже при

закате солнца, Прогулки наши были хороши, а разговоры так занимательны, что я

(несмотря на отсутствие денег и неприятности с хозяйкой) готова была мечтать, чтоб из Петербурга подольше не высылали денег.. Но приходили деньги, и наша

столь милая жизнь обращалась в какой-то кошмар.

Знакомых в Бадене у нас совсем не было. Как-то раз в парке мы встретили

писателя И. А. Гончарова, с которым муж и познакомил меня. Видом своим он

мне напомнил петербургских чиновников, разговор его тоже показался мне

заурядным, так что я была несколько разочарована новым знакомством и даже не

хотела верить тому, что это - автор "Обломова", романа, которым я восхищалась.

Был Федор Михайлович и у проживавшего в то время в Баден-Бадене И.

С. Тургенева. Вернулся от него муж мой очень раздраженный и подробно

рассказывал свою беседу с ним {29}.

С выездом из Баден-Бадена закончился бурный период нашей

заграничной жизни. <...>

Вначале мы мечтали с мужем поехать из Бадена в Париж или пробраться в

Италию, но, рассчитав имевшиеся средства, положили основаться на время в

Женеве, рассчитывая, когда поправятся обстоятельства, переселиться на юг. По

дороге в Женеву мы остановились на сутки в Базеле, с целью в тамошнем музее

посмотреть картину, о которой муж от кого-то слышал {30}. Эта картина,

принадлежащая кисти Ганса Гольбейна (Hans Holbein), изображает Иисуса

Христа, вынесшего нечеловеческие истязания, уже снятого со креста и

предавшегося тлению. Вспухшее лицо его покрыто кровавыми ранами, и вид его

ужасен. Картина произвела на Федора Михайловича подавляющее впечатление, и

он остановился перед нею как бы пораженный {Впечатление от этой картины

отразилось в романе "Идиот". (Прим. А. Г. Достоевской.)}. Я же не в силах была

37

смотреть на картину: слишком уж тяжелое было впечатление, особенно при моем

болезненном состоянии, и я ушла в другие залы. Когда минут через пятнадцать -

двадцать я вернулась, то нашла, что Федор Михайлович продолжает стоять пред

картиной как прикованный. В его взволнованном лице было то как бы испуганное

выражение, которое мне не раз случалось замечать в первые минуты приступа

эпилепсии. Я потихоньку взяла мужа под руку, увела в другую залу и усадила на

скамью, с минуты на минуту ожидая наступления припадка. К счастию, этого не

случилось: Федор Михайлович понемногу успокоился и, уходя из музея, настоял

на том, чтобы еще раз зайти посмотреть столь поразившую его картину.

Приехав в Женеву, мы в тот же день отправились отыскивать себе

меблированную комнату. Мы обошли все главные улицы, пересмотрели много

chambres-garnies {меблированных комнат (франц.).} без всякого благоприятного

результата: комнаты были или не по нашим средствам, или слишком людны, а это

в моем положении было неудобно. Только под вечер нам удалось найти квартиру, вполне для нас подходящую. Она находилась на углу rue Guillaume Tell и rue Bertellier, во втором этаже, была довольно простор-, на, и из среднего ее окна

были видны мост через Рону и островок Жан-Жака Руссо. Понравились нам и