вероятно, Ольхин ничего не будет иметь против этой новой работы, но что мне

все же следует его об этом спросить. <...>

<IX>

<...> Наступило воскресенье, 6 ноября. В этот день я собралась поехать

поздравить мою крестную мать с Днем ее ангела. Я не была с нею близка и

посещала ее лишь в торжественные дни. Сегодня у ней предполагалось много

гостей, и я рассчитывала рассеять не покидавшее меня эти дни гнетущее

настроение. Она жила Далеко, у Аларчина моста, и я собралась к ней засветло.

Пока послали за извозчиком, я села поиграть на фортепьяно и, за звуками музыки, не расслышала звонка. Чьи-то мужские шаги привлекли мое внимание, я

оглянулась и, к большому моему удивлению и радости, увидела входившего

Федора Михайловича. Он имел робкий и как бы сконфуженный вид. Я пошла к

нему навстречу.

– Знаете, Анна Григорьевна, что я сделал?
– сказал Федор Михайлович,

крепко пожимая мне руку.
– Все эти дни я очень скучал, а сегодня с утра

раздумывал, поехать мне к вам или нет? Будет ли это удобно? Не покажется ли

вам и вашей матушке странным столь скорый визит: был в четверг и являюсь в

воскресенье! Решил ни за что не ехать к вам и, как видите, приехал!

– Что вы, Федор Михайлович! Мама и я, мы всегда будем рады вас видеть

у себя!

Несмотря на мои уверения, разговор наш не вязался. Я не могла победить

моего тревожного настроения и только отвечала на вопросы Федора

Михайловича, сама же почти ни о чем не спрашивала. Была и внешняя причина, которая меня смущала. Нашу большую залу, в которой мы теперь сидели, не

успели протопить, и в ней было очень холодно. Федор Михайлович это заметил.

– Как у вас, однако, холодно; и какая вы сами сегодня холодная!
– сказал

он и, заметив, что я в светлосером шелковом платье, спросил, куда я собираюсь.

Узнав, что я должна ехать сейчас к моей крестной матери, Федор

Михайлович объявил, что не хочет меня задерживать, и предложил подвезти меня

на своем лихаче, так как нам было с ним по дороге. Я согласилась, и мы поехали.

При каком-то крутом повороте Федор Михайлович захотел придержать меня за

талию. Но у меня, как у девушек шестидесятых годов, было предубеждение

против всех знаков внимания, вроде целования руки, придерживания дам за

талию и т. п., и я сказала:

– Пожалуйста, не беспокойтесь, - я не упаду!

Федор Михайлович, кажется, обиделся и сказал:

– Как бы я желал, чтоб вы выпали сейчас из саней!

Я расхохоталась, и мир был заключен: всю остальную дорогу мы весело

болтали, и мое грустное настроение как рукой сняло. Прощаясь, Федор

19

Михайлович крепко пожал мне руку и взял с меня слово, что я приду к нему через

день, чтобы условиться относительно работы над "Преступлением и наказанием".

X

Восьмое ноября 1866 года - один из знаменательных дней моей жизни: в

этот день Федор Михайлович сказал мне что меня любит, и просил быть его

женой. С того времени прошло полвека, а все подробности этого дня так ясны в

моей памяти, как будто произошли месяц назад.

Был светлый морозный день. Я пошла к Федору Михайловичу пешком, а

потому опоздала на полчаса против назначенного времени. Федор Михайлович, видимо, давно уже меня ждал: заслышав мой голос, он тотчас вышел в переднюю.

– Наконец-то вы пришли!
– радостно сказал он и стал помогать мне

развязывать башлык и снимать пальто. Мы вместе вошли в кабинет. Там, на этот

раз, было очень светло, и я с удивлением заметила, что Федор Михайлович чем-то

взволнован. У него было возбужденное, почти восторженное выражение лица, что

очень его молодило.

– Как я рад, что вы пришли, - начал Федор Михайлович, - я так боялся, что

вы забудете свое обещание.

– Но почему же вы это думали? Если я даю слово, то всегда его исполняю.

– Простите, я знаю, что вы всегда верны данному слову. Я так рад, что

опять вас вижу!

– И я рада, что вижу вас, Федор Михайлович, да еще в таком веселом

настроении. Не случилось ли с вами чего-либо приятного?

– Да, случилось! Сегодня ночью я видел чудесный сон!