сейчас домой, не знаю почему.) Я сказала Феде, что мне нездоровится, что у меня

дрожь. Он хотел, чтоб я легла в постель, стал очень беспокоиться, расспрашивал, отчего это у меня. (Он меня еще любит, он сильно всегда беспокоится, когда со

мной что-нибудь делается.) Говорил, что мне не надо многого есть. (От

нравственных мучений вздумал лечить диетой.) Мне стало лучше, и мы пошли по

данному адресу отыскивать библиотеку и скоро ее нашли. Нам подали каталог; здесь не более двух десятков книг русских, но все больше запрещенные. Мы

выбрали "Полярную звезду" 1855 и 1861 года.

28 апреля (10 мая)

<...> Решили идти в картинную галерею. Долго мы ходили,

останавливаясь только перед нашими любимыми картинами. Потом пошли на

почту, но писем еще нет. Отсюда идем на террасу обедать в Бельведер. <...> Нам

наскучило сидеть на террасе, и мы пошли в Grand Jardin. Это в нашей стороне.

Мы перешли Donjna Platz, повернули налево, потом направо и вошли в какую-то

рощу. При входе находится ресторан; здесь было много публики, все больше

старики и старухи, и множество детей. <...> Возился какой-то мальчик в песке, который очень бесцеремонно веселился и оборачивался на публику. Нам он очень

понравился. У Феди была конфетка, и он захотел ее подарить мальчику. Сначала

звал его Францем, Фридрихом, но мальчик не подходил. Потом Федя сам

подошел к мальчику, предлагая конфетку, но тот ужасно как смутился; затем

Федя подошел к девочке, которая также законфузилась и отказалась взять

конфетку. Этот мальчуган, поиграв немного, побежал в дом и вызвал какую-то

старушку, вероятно, его бабушку, стал указывать на нас и говорил ей, что этот

господин подходил к нему и давал ему Papier. Бабушка смеялась, кланялась нам и, наконец, увела мальчика в дом. <...>

29 апреля (11 мая)

В Grand Jardin есть <...> тир для стрельбы из ружья. Какой-то немец стоял

у прилавка и яростно стрелял; действительно, это был очень хороший стрелок: почти каждый раз он попадал в кружочек и заставлял железного турку

подниматься из-под полу. Мы тоже подошли. Федя хотел попробовать, но я,

66

совершенно не зная, что он когда-нибудь стрелял, сказала ему: "Не попадешь".

Этим замечанием я вовсе не хотела его обидеть, а сказала спроста. Это

подзадорило его, и он взял ружье. В первый же раз он попал, и какой-то гусар

показался из-под полу. Он попадал почти через раз и потом с торжеством

обратился ко мне: "Что?" - и прибавил, что это опять подтверждает его

давнишнюю мысль, что жена есть естественный враг своего мужа. Я с ним

спорила, но он не хотел согласиться и утверждал прежнее.

Мы пошли не прямо домой, а на террасу, где я пила кофе, а Федя ел

мороженое и пил кофе. Посидев немного, мы подошли к решетке террасы и стали

смотреть на закат солнца. Тут мы из-за заката опять поссорились, Федя меня

выбранил, и мы, очень злые, пошли домой. На дороге мне сделалось так тяжело, что я не имела силы удержаться, заплакала и сказала, что я эти дни несчастлива.

<...> Мы дошли до конца Moritz Allee, Федя пошел за папиросами, а я чуть не

бегом побежала домой. Не успела я войти в комнату и раздеться, как пришел

Федя. <...> Я немного поплакала, но потом мне стало лучше. Федя говорил, что, верно, мне скучно, что мы живем очень уединенно, что нам непременно надо

уехать, что я, вероятно, раскаиваюсь, что вышла за него замуж, и прочие и прочие

глупости. При этом рассказал мне сказку о двух стариках, которые, не имея детей, печалились и горевали о том, что будет с ними, если их внуки помрут. <...> 30 апреля (12 мая)

<...> В 4 часа пошли в Pachmansch'e Leihbibliothek, На дверях была

надпись, что по воскресеньям она бывает открыта только до часу. На наш стук

нам отворила хозяйка библиотеки; мы взяли опять три номера "Полярной звезды"

и... {Пропуск в рукописи.} отдали в залог два талера. Надо было отнести книги

домой. По дороге мы зашли к Courmouzi и купили у него фиников (14 Silb. Pfund), желе красносмородинного и кофе (15 Silb.). Все это мы отнесли домой и