поджог крепостцы, то он скорее бы получил награду, а не кару в высшей мере.

Присланный за отцеубийство дворянин был подпоручик Ильин {5}, служивший в

Тобольске в линейном батальоне. По решению суда, за дурное поведение он был

приговорен к разжалованию в рядовые, а по обвинению в отцеубийстве, за

неимением достаточных доказательств, суд полагал оставить его в сильном

подозрении. Но император Николай Павлович, на утверждение которого

восходила конфирмация военного суда, изволил положить резолюцию:

"Отцеубийца не должен служить в рядах войск. В каторжные работы на двадцать

лет". Художник - доносчик и друг плац-майорского денщика Федьки - был

Аристов {6}, когда-то принадлежавший к кучке золотой молодежи. Прокутив в

молодости состояние и исподличавшись потом на добытии средств, он поступил в

сыщики. Здесь, желая сделать поскорее карьеру, оговорил до десятка неповинных

людей в противоправительственном заговоре, и когда оказалось по

расследовании, что это все ложь, понес то наказание, которое злоумышленно

готовил другим. Поляки, пользовавшиеся наибольшими симпатиями в остроге, были Мальчевский и Жуковский {7}, сосланные в каторгу за участие в польском

жонде. Первый принадлежал к числу богатых помещиков, владел несколькими

имениями и был, как говорили, "паном-маршалком". Ненависть его к русским не

знала границ, но он был весьма образованный и тактичный человек, который и в

среде нелюбимых людей имел вес и силу авторитета. Второй был профессор

упраздненного Виленского университета, фанатик польской идеи, но, как человек

и христианин, действительно заслуживал полного уважения {8}.

От караула при остроге требовали по тому времени большого внимания,

энергии и бдительности. Он должен был не только сопровождать арестантов на

работы, но и следить за ними во время их нахождения в остроге. Утренняя и

вечерняя поверка личного состава, наблюдение за чистотой и порядком в

казармах, за недопущением проноса вина, табаку, карт и других запрещенных

предметов, за тишиной и спокойствием среди заключенных, нечаянные осмотры у

них и обыски и тому подобное делали службу начальника караула весьма тяжелой

и ответственной. Но "морячки" с особенным удовольствием шли по наряду за

офицеров в караул при остроге, так как они имели возможность быть на виду у

начальства и вместе с тем облегчать хотя несколько тяжелую участь

возбуждавших всеобщее сожаление заточников. Сверх наряда арестантов на

работы по крепости и в ее окрестностях, несколько арестантов назначалось еще и

158

для работ при остроге. Эти последние арестанты находились в распоряжении

караула и оставлялись до посылки куда нужно - или в кордегардии, или в своих

камерах. При таких условиях "морячки" всегда могли, для работ при остроге, оставлять тех заключенных, кого они хотели <...>. Желавший оставить кого-либо

из арестантов для работ при остроге писал о том накануне записку начальнику

караула, которого он должен был наутро сменить, и тот оставлял просимого

арестанта в остроге. Таким образом, Ф. М. Достоевский и С. Ф. Дуров часто

оставлялись для работ при остроге и, по смене старого караула, требовались

новым начальником в кордегардию и находились некоторое время в комнате

караульного офицера, где им сообщались новости дня, передавались от

сердобольных людей пожертвования и дозволялось чтение приносимых

молодежью книг и получаемых от родственников или сотоварищей писем из

Петербурга. Время вызова сообразовалось с часами, когда посещений начальства

не ожидалось; но на всякий случай в кордегардии всегда находился наготове

назначенный для сопровождения их на работы конвойный. Генералам

Бориславскому, как заведовавшему всеми работами арестантов, и де Граве, как

коменданту крепости, было даже сообщено об этом в частном разговоре доктором

Троицким, но они только посмеялись, посоветовав ему передать юношам, чтобы

они все-таки были осторожными.

Характер Ф. М. Достоевского, по рассказам одного из "морячков", был

вообще несимпатичен, он смотрел волком в западне; не говоря уже об арестантах, которых он вообще чуждался и с которыми ни в какие человеческие