тяжелое впечатление. Оно так и не изгладилось в нем во всю жизнь. Он был тем

более поражен, что ожидал встретить в культурном обществе здоровые признаки

культуры. "С трудом я мог убедить Федора Михайловича, - говорит доктор

Ризенкампф, - что все это - только местный колорит, свойственный жителям

Ревеля... При своей склонности к генерализации он возымел с тех пор какое-то

предубеждение против всего немецкого".

Между тем Михаил Михайлович, с помощью жены, снабдил брата

полным ремонтом белья и платья, столь дешевого в Ревеле. Уверенный в том, что

Федор Михайлович никогда не знает, сколько у него чего, он, по словам г.

Ризенкампфа, просил последнего поселиться в Петербурге вместе с Федором

Михайловичем и, по возможности, подействовать на него примером немецкой

аккуратности. Вернувшись в Петербург в сентябре 1843 года, доктор Ризенкампф

так и сделал. Застал он Федора Михайловича без копейки, кормящимся молоком и

хлебом, да и то в долг, из лавочки. "Федор Михайлович, - говорит он, -

принадлежал к тем личностям, около которых живется всем хорошо, но которые

сами постоянно нуждаются. Его обкрадывали немилосердно, но, при своей

доверчивости и доброте, он не хотел вникать в дело и обличать прислугу и ее

приживалок, пользовавшихся его беспечностью". Самое сожительство с доктором

чуть было не обратилось для Федора Михайловича в постоянный источник новых

расходов. Каждого бедняка, приходившего к доктору за советом, он готов был

принять как дорогого гостя. "Принявшись за описание быта бедных людей, -

говорил он как бы в оправдание, - я рад случаю ближе познакомиться с

пролетариатом столицы". На поверку, однако же, оказалось, что громадные счеты, подававшиеся в конце месяца даже одним булочником, зависят не столько от

подобного гостеприимства Федора Михайловича, сколько от того, что его денщик

Семен, находясь в интимных отношениях с прачкой, прокармливал не только ее, но и всю ее семью и целую компанию ее друзей на счет своего барина. Мало того: вскоре раскрылась и подобная же причина быстрого таяния белья,

79

ремонтировавшегося каждые три месяца, то есть при каждой получке денег из

Москвы. Но точно так же, как в денщике, пришлось разочаровывать Федора

Михайловича в его портном, сапожнике, цирюльнике и т. д., а равным образом

доводить его до сознания, что и в числе угощаемых им посетителей далеко не все

заслуживали участия.

Крайнее безденежье Федора Михайловича продолжалось около двух

месяцев. Как вдруг, в ноябре, он стал расхаживать по вале как-то не по-

обыкновенному - громко, самоуверенно, чуть не гордо. Оказалось, что он получил

из Москвы тысячу рублей. Но на другой же день утром, - рассказывает далее

доктор Ризенкампф, - он опять своею обыкновенного тихою, робкою походкою

вошел в мою спальню с просьбою одолжить ему пять рублей. Оказалось, что

большая часть полученных денег ушла на уплату за различные заборы в долг, остальное же частию проиграно на бильярде, частию украдено каким-то

партнером, которого Федор Михайлович доверчиво зазвал к себе и оставил на

минуту одного в кабинете, где лежали незапертыми последние пятьдесят рублей.

По всей вероятности, зазванный Федором Михайловичем незнакомец в

свою очередь показался ему любопытным субъектом для наблюдений. Особенное

его внимание остановил на себе один молодой человек, более долгое время

пользовавшийся советами г. Ризенкампфа, - брат фортепьянного мастера Келера

{6}. Это был, рассказывает доктор, вертлявый, угодливый, почти оборванный

немчик, по профессии комиссионер, а в сущности- приживалка. Заметив

беззаветное гостеприимство Федора Михайловича, он сделался одно время

ежедневным его посетителем - к чаю, обеду и ужину, и Федор Михайлович

терпеливо выслушивал его рассказы о столичных пролетариях. Нередко он

записывал слышанное, и г. Ризенкампф впоследствии убедился, что кое-что из

келеровского материала отразилось потом на романах "Бедные люди", "Двойник",

"Неточка Незванова" и т. д.

В декабре 1843 года Федор Михайлович опять дошел" до крайнего