копеек ротный командир, кашевар и фельдфебель удерживали в свою пользу

полторы копейки. Конечно, жизнь тогда была дешева: один фунт мяса стоил

грош, пуд гречневой крупы - тридцать копеек. Федор Михайлович брал домой

свою ежедневную порцию щей, каши и черного хлеба, и если сам не съедал, то

давал своей бедной хозяйке. <...>

Правда, Федор Михайлович часто обедал у меня, да и знакомые его

приглашали. Хата Достоевского находилась в самом безотрадном месте. Кругом

пустырь, сыпучий песок, ни куста, ни дерева. Изба была бревенчатая, древняя, скривившаяся на один бок, без фундамента, вросшая в землю, и без единого окна

164

наружу, ради опасения от грабителей и воров. Два окна его комнаты выходили на

двор, обширный, с колодцем и журавлем. На дворе находился небольшой

огородик с парою кустов дикой малины и смороды. Все это было обнесено

высоким забором с воротами и низкою калиткою, в которую я всегда влезал

нагибаясь, - тоже исторически установившийся в то время расчет строить низкие

калитки: делалось это, как мне говорили, для того, чтобы легче рубить

наклоненную голову случайно ворвавшегося врага. Злая цепная собака охраняла

двор и на ночь спускалась с цепи.

У Достоевского была одна комната, довольно большая, но чрезвычайно

низкая; в ней царствовал всегда полумрак. Бревенчатые стены были смазаны

глиной и когда-то выбелены; вдоль двух стен шла широкая скамья. На стенах там

и сям лубочные картинки, засаленные и засиженные мухами. У входа налево от

дверей большая русская печь. За нею помещалась постель Федора Михайловича, столик и, вместо комода, простой дощатый ящик. Все это спальное помещение

отделялось от прочего ситцевою перегородкою. За перегородкой в главном

помещении стоял стол, маленькое в раме зеркальце. На окнах красовались горшки

с геранью и были занавески, вероятно когда-то красные. Вся комната была

закопчена и так темна, что вечером с сальною свечою - стеариновые тогда были

большою роскошью, а освещения керосином еще не существовало - я еле-еле мог

читать. Как при таком освещении Федор Михайлович писал ночи напролет,

решительно не понимаю. Была еще приятная особенность его жилья: тараканы

стаями бегали по столу, стенам и кровати, а летом особенно блохи не давали

покоя, как это бывает во всех песчаных местностях.

С каждым днем мы ближе и ближе сходились с Федором Михайловичем.

Он стал все чаще и чаще заходить ко мне во всякое время дня, насколько

позволяла его солдатская и моя чиновничья служба, зачастую обедал у меня, но

особенно любил заходить вечерком пить чай - бесконечные стаканы - и курить

мой "Бостанжогло" (тогдашняя табачная фирма) из длинного чубука. Сам же он

обыкновенно, как и большинство в России, курил "Жукова". Но часто и это ему

было не по карману, и он тогда примешивал самую простую махорку, от которой

после каждого визита моего к нему у меня адски болела голова. <...> Развлечений в Семипалатинске не было никаких. За два года моего

пребывания туда не заглянул ни один проезжий музыкант, да и фортепьяно было

только одно в городе, как редкость. Не было даже и примитивных развлечений, хотя бы вроде балагана или фокусника. Раз, помню, писаря батальона устроили в

манеже представление, играли какую-то пьесу. Достоевский помогал им

советами, повел и меня смотреть. <...>

По мере сближения с Достоевским все теснее, отношения наши стали

самые простые и безыскусственные, - двери мои для него всегда были открыты, днем и ночью. Часто, возвращаясь домой со службы, я заставал у себя

Достоевского, пришедшего уже ранее меня или с учения, или из полковой

канцелярии, в которой он исполнял разные канцелярские работы. Расстегнув

шинель, с чубуком во рту, он шагал по комнате, часто разговаривая сам с собою, так как в голове у него вечно рождалось нечто новое. Как сейчас вижу его в одну

из таких минут; в это время он задумал писать "Дядюшкин сон" и "Село

165

Степанчиково" (см. письмо Майкову) {Сборник Н. Н. Страхова {1}. (Прим. А. Е.

Врангеля.)}. Он был в заразительно веселом настроении, хохотал и рассказывал