находящимися в обиходе. Для журнала представляли некоторое неудобство и его

резкие ссылки на славянофильство {15}.

IV

Болезнь.
– Писательский труд

<...> Федор Михайлович принялся работать с удивительным жаром. Он

печатал с первой книжки свой роман "Униженные и оскорбленные" и вел

критический отдел, который открыл статьею: "Ряд статей о русской литературе.

Введение". Но кроме того, он принимал участие в других трудах по журналу, в

составлении книжек, в выборе и заказе статей, а в первом номере взял на себя и

фельетон. Фельетон поручен был, собственно, Д. Д. Минаеву; но, не знаю почему, содержание написанного им фельетона не удовлетворило Федора Михайловича; тогда он наскоро написал свою статью, под заглавием "Сновидения в стихах и

прозе", и вставил в нее все стихотворения, которыми был пересыпан фельетон Д.

Д. Минаева, по тогдашней моде введенной, кажется, Добролюбовым, именно его

знаменитым "Свистком" в "Современнике" {16}. Такого труда наконец не

выдержал Федор Михайлович и на третий месяц заболел. В апрельской книжке

"Времени" вместо пяти или даже шести печатных листов явилось только

восемнадцать страниц его романа, с примечанием от редакции о болезни автора.

Болезнь эта была страшный припадок падучей, от которого он дня три пролежал

почти без памяти.

Помню нашу общую тревогу, - несмотря на то что вообще его припадки

были делом привычным для его близких.

Дорого обходился ему литературный труд. Впоследствии мне случалось

слышать от него, что для излечения от падучей доктора одним из главных

условий ставили - прекратить вовсе писание. Сделать этого, разумеется, не было

возможности, даже если бы он сам мог решиться на такую жизнь, на жизнь без

исполнения того, что он считал своим призванием. Мало того - не было

возможности даже и отдохнуть хорошенько, год или два. Только перед самой

смертью дела его, благодаря больше всего заботливости Анны Григорьевны, устроились так, что отдых был возможен; но перед самой же смертью он меньше

чем когда-нибудь был расположен остановиться на своем пути.

Припадки болезни случались с ним приблизительно раз в месяц, - таков

был обыкновенный ход. Но иногда, хотя очень редко, были чаще; бывало даже и

по два припадка в неделю. За границею, то есть при большем спокойствии, а

также вследствие лучшего климата, случалось, что месяца четыре проходило без

припадка. Предчувствие припадка всегда было, но могло и обмануть. В романе

"Идиот" есть подробное описание ощущений, которые испытывает в этом случае

больной {17}. Самому мне довелось раз быть свидетелем, как случился с

185

Федором Михайловичем припадок обыкновенной силы. Это было, вероятно, в

1863 году, как раз накануне светлого воскресенья. Поздно, часу в одиннадцатом, он зашел ко мне, и мы очень оживленно разговорились. Не могу вспомнить

предмета, но знаю, что это был очень важный и отвлеченный предмет. Федор

Михайлович очень одушевился и зашагал по комнате, а я сидел за столом. Он

говорил что-то высокое и радостное; когда я поддержал его мысль каким-то

замечанием, он обратился ко мне с вдохновенным лицом, показывавшим, что

одушевление его достигло высшей степени. Он остановился на минуту, как бы

ища слов для своей мысли, и уже открыл рот. Я смотрел на него с напряженным

вниманием, чувствуя, что он скажет что-нибудь необыкновенное, что услышу

какое-то откровение. Вдруг из его открытого рта вышел странный, протяжный и

бессмысленный звук, и он без чувств опустился на пол среди комнаты.

Припадок на этот раз не был сильный. Вследствие судорог все тело только

вытягивалось да на углах губ показалась пена. Через полчаса он пришел в себя, и

я проводил его пешком домой, что было недалеко.

Много раз мне рассказывал Федор Михайлович, что перед припадком у

него бывают минуты восторженного состояния. "На несколько мгновений, -

говорил он, - я испытываю такое счастие, которое невозможно в обыкновенном

состоянии и о котором не имеют понятия другие люди. Я чувствую полную

гармонию в себе и во всем мире, и это чувство так сильно и сладко, что за