переделкам, которые все яснее и чище открывают возникший в тумане образ.

Федор Михайлович часто мечтал о том, какие бы прекрасные вещи он мог

выработать, если бы имел досуг; впрочем, как он сам рассказывал, лучшие

страницы его сочинений создались сразу, без переделок, - разумеется, вследствие

уже выношенной мысли.

Писал он почти без исключения ночью. Часу в двенадцатом, когда весь

дом укладывался спать, он оставался один с самоваром и, попивая не очень

крепкий и почти холодный чай, писал до пяти и шести часов утра. Вставать

приходилось в два, даже в три часа пополудни, и день проходил в приеме гостей, в прогулке и посещениях знакомых.

187

На Федоре Михайловиче можно было ясно наблюдать, какой великий

труд составляет писание для таких содержательных писателей, как он. В свои

произведения он вкладывал только часть той непрерывной работы, которая

совершалась в его голове. Читатели, как известно, иногда питают легкомысленное

мнение, что писание ничего не стоит даровитым людям, и обманываются в этом

случае тою легкостию, с которою течет стих или проза готового произведения. Но

в сущности, читатели редко ошибаются в оценке авторского труда, потому что

обыкновенно их занимает или трогает только то, что занимало или трогало самого

автора, и насколько души и труда он вложил в свое произведение, настолько оно

и действует на читателей.

Что касается до поспешности и недоделанности своих произведений, то

Федор Михайлович <...> очень ясно видел эти недостатки и без всяких

околичностей сознавался в них. Мало того; хоть ему и жаль было этих

"недовершенных созданий", но он не только не каялся в своей поспешности, а

считал ее делом необходимым и полезным. Для него главное было подействовать

на читателей, заявить свою мысль, произвести впечатление в известную сторону.

Важно было не самое произведение, а минута и впечатление, хотя бы и неполное.

В этом смысле он был вполне журналист и отступник теории чистого искусства.

Так как планам и замыслам у него не было конца, то он всегда носился с

несколькими темами, которые мечтал обработать до полной отделки, но когда-

нибудь после, когда будет иметь больше досуга, когда времена будут спокойнее.

А пока он писал и писал полуобработанные вещи, - с одной стороны, чтобы

добывать средства для жизни, с другой стороны, чтобы постоянно подавать голос

и не давать публике покоя своими мыслями. <...>

Федор Михайлович любил журналистику и охотно служил ей, разумеется,

ясно сознавая, что он делает и в чем отступает от строгой формы мысли и

искусства. Он с молодости был воспитан на журналистике и остался ей верен до

конца {20}. Он вполне и без разделения примыкал к той литературе, которая

кипела вокруг него, не становился никогда в стороне от нее. Обыкновенное его

чтение были русские журналы и газеты. Его внимание было постоянно

устремлено на его собратий по части изящной словесности, на всякие

критические отзывы и об нем самом, и об других. Он очень дорожил всяким

успехом, всякою похвалою и очень огорчался нападками и бранью. Тут были его

главные умственные интересы, да тут же были и его вещественные интересы. Он

жил исключительно литературным трудом, никогда и не предполагая для себя

какого-нибудь другого занятия, не задаваясь и мыслью о каком-нибудь месте, казенном или частном. В случаях нужды он без всякой щепетильности обращался

с просьбами к различным редакциям. Не раз, когда его не было в Петербурге, мне

случалось, по его просьбе, вести с разными редакциями переговоры о деньгах, которые он хотел получить за будущую повесть {21}. Большею частию

переговоры оканчивались отказом, и мне иногда было очень больно от мысли, кому он делает предложения, и притом напрасные предложения. Но он смотрел на

эти случаи как на неизбежные неудобства своей профессии и хорошо понимал, что они никак не могут быть поставлены ему в упрек. Зависимость от редакций и

книгопродавцев, всякие торги и переговоры составляют всегда дело полюбовное, 188

сделку равных между собою людей и потому никогда не могут быть так тяжелы, как другие людские отношения.