мысль начать также издавать что-нибудь в этом роде; он придумал издание в

нескольких книжках: "Физиология Петербурга". Сюда, кроме типов, должны

были войти бытовые сцены и очерки из петербургской уличной и домашней

жизни. Некрасов обратился ко мне, прося написать для первого тома один из

таких очерков. <...>

Попав на мысль описать быт шарманщиков, я с горячностью принялся за

исполнение. <...>

Около этого времени я случайно встретился на улице с Достоевским,

вышедшим из училища и успевшим уже переменить военную форму на статское

платье {17}. Я с радостным восклицанием бросился обнимать его. Достоевский

также мне обрадовался, но в его приеме заметна была некоторая сдержанность.

При всей теплоте, даже горячности сердца, он еще в училище, в нашем тесном, почти детском кружке, отличался не свойственною возрасту сосредоточенностью

и скрытностью, не любил особенно громких, выразительных изъявлений чувств.

Радость моя при неожиданной встрече была слишком велика и искрения, чтобы

пришла мне мысль обидеться его внешнею холодностью. Я немедленно с

воодушевлением рассказал ему о моих литературных знакомствах и попытках и

просил сейчас же зайти ко мне, обещая прочесть ему теперешнюю мою работу, на

что он охотно согласился.

Он, по-видимому, остался доволен моим очерком, хотя и не

распространялся в излишни похвалах; ему не понравилось только одно

выражение в главе "Публика шарманщика". У меня было написано так: когда

шарманка перестает играть, чиновник из окна бросает пятак, который падает к

ногам шарманщика. "Не то, не то, - раздраженно заговорил вдруг Достоевский, -

совсем не то! У тебя выходит слишком сухо: пятак упал к ногам... Надо было

сказать: пятак упал на мостовую, звеня и подпрыгивая..." Замечание это - помню

87

очень хорошо - было для меня целым откровением. Да, действительно: звеня и

подпрыгивая выходит гораздо живописнее, дорисовывает движение.

Художественное чувство было в моей натуре; выражение: пятак упал не просто, а

звеня и подпрыгивая, - этих двух слов было для меня довольно, чтобы понять

разницу между сухим выражением и живым, художественно-литературным

приемом {18}. <...>

В течение этого времени я чаще и чаще виделся с Достоевским.

Кончилось тем, что мы согласились жить вместе, каждый на свой счет {19}.

Матушка посылала мне ежемесячно пятьдесят рублей; Достоевский получал от

родных из Москвы почти столько же. По тогдашнему времени, денег этих было

бы за глаза для двух молодых людей; но деньги у нас не держались и расходились

обыкновенно в первые две недели; остальные две недели часто приходилось

продовольствоваться булками н ячменным кофеем, который тут же подле

покупали мы в доме Фридерикса. Дом, где мы жили, находился на углу

Владимирской и Графского переулка; квартира состояла из кухни и двух комнат с

тремя окнами, выходившими в Графский переулок; последнюю комнату занимал

Достоевский, ближайшую к двери - я. Прислуги у нас не было, самовар ставили

мы сами, за булками и другими припасами также отправлялись сами.

Когда я стал жить с Достоевским, он только что кончил перевод романа

Бальзака "Евгения Гранде". Бальзак был любимым нашим писателем; говорю

"нашим" потому, что оба мы одинаково им зачитывались, считая его неизмеримо

выше всех французских писателей. Не знаю, как потом думал Достоевский, но я

до сих пор остался верен прежнему мнению и часто перечитываю некоторые из

творений Бальзака. Не могу припомнить, каким образом, через кого перевод

"Евгении Гранде" попал в журнал "Библиотека для чтения"; {20} помню только, когда книга журнала попала к нам в руки, Достоевский глубоко огорчился, и было

от чего: "Евгения Гранде" явилась едва ли не на треть в сокращенном виде против

подлинника. Но таков уж, говорили, был обычай у Сенковского, редактора

"Библиотеки для чтения". Он поступал так же бесцеремонно с оригинальными

произведениями авторов. Последние были настолько смирны, что молчали, лишь

бы добиться счастья видеть свою рукопись и свое имя в печати.

Увлечение Бальзаком было причиной, что Белинский, к которому в

первый раз повел меня Некрасов, сделал на меня впечатление обратное тому, какое я ожидал. Настроенный Некрасовым, я ждал, как счастья, видеть