<...> Ни Дашков, ни Гнедич, ни Жуковский, никто ко мне не пишет из

Петербурга; и, я думаю, это Заговор молчания. Но Бог с ними. Из журнала я

увидел, что Шах<овской> написал комедию и в ней напал на Жук<овского>29.

Это меня не удивило. Жуковский недюжинный, и его без лаю не пропустят к

славе <...> Время сгложет его [Шаховского] желчь, а имена Озерова и Жуковского

и Карамзина останутся <...> Радуюсь, что удален случайно от поприща успехов и

страстей, и страшусь за Жуков<ского>. Это все его тронет: он не каменный. Даже

излишнее усердие друзей может быть вредно. Опасаюсь этого. Заклинай его

именем его гения переносить равнодушно насмешки и хлопанье и быть

совершенно выше своих современников <...> Он печатает свои стихи30. Радуюсь

этому и не радуюсь. Лучше бы подождать, исправить, кое-что выкинуть: у него

много лишнего. Радуюсь: прекрасные стихи лучший ответ Митрофану

Шутовскому <...>

А. И. Тургеневу. <Середина января 1816 г. Москва>

<...> Еще раз прошу удостоить меня ответом, как можно скорее: и если у

вас руки поленятся, то заставьте писать Жуковского. Для дружбы -- все, что в

мире есть31, даже ответ на письмо! Скажите ему, чтоб он не унижался до

эпиграмм и забыл забвенных вкусом, не его врагов, а врагов смысла, вкуса и всего

прекрасного <...>

Н. И. Гнедичу. <Начало августа 1816 г. Москва>

<...> Надобно бы доказать, что Жуковский поэт; надобно, говорю, пред

лицом света: тогда все Грибоедовы исчезнут32 <...>

И. А. Вяземскому. 14 января 1817 г. <Хантоново>

<...> Уведомь меня, где Жуковский; мне к нему крайняя нужда писать о

деле для него интересном. Бели бы он был в Петербурге! Как бы это кстати было

для моего издания33: он, конечно, не отказался бы взглянуть на печатные листы и

рукопись. Я теперь живу с ним и с тобою. Разбираю старые письма его и твои и

еще некоторых людей, любезных моему сердцу <...>

П. А. Вяземскому. <Январъ 1817 г. Хантоново>

Может поэзия, дружество и все прекрасное воскликнуть: триумф! Давно я

так не радовался. Наконец Жуковский имеет независимость34 и все, что мы столь

горячо желали, сбылось. Хвала царю, народу и времени, в которое Карамзин и

Жуковский так награждены!.. Желаю счастия нашему Жуковскому, желаю, чтобы

он вполне оправдал высокое мнение мое о его высоком таланте: желаю, чтобы он

не ограничил себя балладами, а написал что-нибудь достойное себя, царя и народа

<...> Поэму, поэму! Какую? Она давно в голове его, а некоторые рассеянные

члены ее в балладах <...> Поздравь его за меня <...>

Н. И. Гнедичу. <Январь 1817 г. Хантоново>

Не могу тебе изъяснить радости моей: Жуковского счастие как мое

собственное! Я его люблю и уважаю. Он у нас великан посреди пигмеев,

прекрасная колонна среди развалин. Но твое замечание справедливо: баллады его

прелестны, но балладами не должен себя ограничивать талант, редкий в Европе.

Хвалы и друзья неумеренные заводят в лес, во тьму <...> За твою критику надобно

благодарить, а не гневаться. Уверен, что в душе сам Жуковский тебе благодарен

<...>

<...> На портрет ни за что не соглашусь <...> Крылов, Карамзин,

Жуковский заслужили славу: на их изображение приятно взглянуть <...>

П. А. Вяземскому. 4 марта <1817 г. Хантоново>

<...> Благодарю Жуковского за предложение трудиться с ним35: это и

лестно, и приятно. Но скажи ему, что я печатаю сам и стихи, и прозу в Петербурге

и потому теперь ничего не могу уделить от моего сокровища, а что вперед будет

– - все его, в стихах, разумеется <...> Я согласен с тобою насчет Жуковского. К

чему переводы немецкие? Добро -- философов <...> Слог Жуковского украсит и

галиматью, но польза какая, то есть истинная польза? Удивляюсь ему. Не лучше