веселых вечеров, нескончаемую нить умных и пристойных проказ. От

узаконений, новому обществу им предлагаемых, все помирали со смеху;

единогласно избран он секретарем его. Когда же дело дошло до президентства,

Уваров познал, как мало готовы к покорности избранные им товарищи. При

окончании каждого заседания жребий должен был решать, кому

председательствовать в следующем: для них не было даже назначено постоянного

места; у одного из членов попеременно другие должны были собираться. <...>

Арзамасское общество, или просто "Арзамас", как называли мы его,

сперва собирался каждую неделю весьма исправно, по четвергам, у одного из

двух женатых членов -- Блудова или Уварова. С каждым заседанием становился

он веселее: за каждою шуткою следовали новые, на каждое острое слово отвечало

другое. С какой целью составилось это общество, теперь бы не поняли. Оно

составилось невзначай, с тем, чтобы проводить время приятным образом и про

себя смеяться глупостям человеческим. Не совсем еще прошел век, в который

молодые люди, как умные дети, от души умели смеяться, но конец его уже

близился.

Благодаря неистощимым затеям Жуковского "Арзамас" сделался пародией

в одно время и ученых академий, и масонских лож, и тайных политических

обществ. Так же, как в первых, каждый член при вступлении обязан был

произнесть похвальное слово покойному своему предшественнику; таковых на

первый случай не было, и положено брать их напрокат из "Беседы". Самим

основателям общества нечего было вступать в него; все равно каждый из них, в

свою очередь, должен был играть роль вступающего, и речь президента всякий

раз должна была встречать его похвалами. Как в последних, странные испытания

(впрочем, не соблюденные) и клятвенное обещание в верности обществу и

сохранении тайн его предшествовали принятию каждого нового арзамасца. Все

отвечало одно другому.

Вечер начинался обыкновенно прочтением протокола последнего

заседания, составленного секретарем Жуковским, что уже сильно располагало

всех к гиларитету [веселости], если позволено так сказать. Он оканчивался

вкусным ужином, который также находил место в следующем протоколе. Кому в

России не известна слава гусей арзамасских? Эту славу захотел Жуковский

присвоить обществу, именем их родины названному. Он требовал, чтобы за

каждым ужином подаваем был жареный гусь, и его изображением хотел украсить

герб общества.

Все шло у нас не на обыкновенный лад. Дабы более отделиться от света,

отреклись мы между собою от имен, которые в нем носили, и заимствовали новые

названия у баллад Жуковского. Таким образом, наречен я Ивиковым Журавлем,

Уварова окрестили Старушкой, Блудова назвали Кассандрой, Жуковского --

Светланой, Дашкову дали название Чу, Тургеневу -- Эоловой Арфы, а Жихареву

– - Громобоя. <...>

Пока неуважение света и даже знакомых постигало его [Шаховского],

избранный им спокойный и безответный его противник Жуковский все более

возвышался в общем мнении. Ему, отставному титулярному советнику, как певцу

славы русского воинства16, по возвращении своем государь пожаловал богатый

бриллиантовый перстень с своим вензелем и четыре тысячи рублей ассигнациями

пенсиона17. Такую блестящую награду сочла "Беседа", не знаю почему, для себя

обидною; а "Арзамас", признаться должно, имел слабость видеть в этом свое

торжество. <...>

<...> говорил я уже о первой встрече моей с Васильем Львовичем

Пушкиным, о метромании его, о чрезмерном легковерии: здесь нужно прибавить,

в похвалу его сердца, что всегда верил он еще более доброму, чем худому.

Знакомые, приятели употребляли во зло его доверчивость. Кому-то из нас

вздумалось, по случаю вступления его в наше общество, снова подшутить над

ним. Эта мысль сделалась общим желанием, и совокупными силами приступлено

к составлению странного, смешного и торжественного церемониала принятия его

в "Арзамас"18. Разумеется, что Жуковский был в этом деле главным